Петр Петрей де Элезунда.

История о великом княжестве Московском

Дома строятся у них чрезвычайно высокие, деревянные, в две или три комнаты одна на другой. Тот считается самым знатным, пышным и большим тузом в городе, кто выстроит себе самые высокие хоромы в нем с крышкою над лестницею крыльца. Такие дома особенно стараются строить богатые дворяне и купцы, хотя внутри этих домов и не много найдется такого, чем можно бы было похвастать. Кровли опускают на обе стороны вниз и кроют древесной корою, снятой с берез и сосен, также и другим плохим материалом, а доски приколачивают железными гвоздями.

У небогатых и бедных в обыкновенном употреблении курные избы, точно так же и у крестьян в деревнях; когда топятся эти избы, никому нельзя оставаться в них от дыма, все должны уходить оттуда до тех пор, пока не прогорит огонь, а тогда входят опять в избы, которые теплы и жарки, точно баня. А знатные и богатые кладут у себя в домах изразцовые печи; строят также на своих дворах каменные домики и склепы, где сохраняется от пожара их лучшее оружие, домашняя рухлядь, платье и разные товары: этому научились они только несколько лет назад у иностранцев, промышляющих в Москве и других городах ремеслами и торговлею. На дворах у них строятся также и другие покои, где живут и спят они в жаркое летнее время. У некоторых такие большие дворы, что на них могут поместиться три или четыре тысячи человек.

Некоторые думают и пишут, что в России не растут ни плодовые деревья, ни зелень: они грубо ошибаются и находятся в заблуждении, потому что там не только разводятся различные деревья, но и сеются всякие семена, так что в России легче достать плодов, нежели в другом месте, каковы, например, яблоки, сливы, вишни, маленькие сливы, крыжовник, смородина, дыни, морковь, свекла, петрушка, хрен, редька, редиска, тыква, огурцы, серая и белая капуста, лук, чеснок, шалфей, ноготки, разных цветов фиалки, мирра, гвоздика, иссоп, майоран, тимьян, базилик, перец и другие подобные плоды, о которых не считаю необходимым здесь рассказывать.

Их жестокость, гнусная жизнь, варварская и немилосердная природа достаточно известны многим, бывавшим в земле их, а особливо тем, которые приведены туда пленниками из чужих краев и должны были выдержать муки и истязания плена. Потому что русские днем и ночью думают и ломают голову, какими бы новыми способами мучить людей: вешать, или варить, или же жарить их? И ни один народ, ни турок, ни татарин, не сделают ничего страшнее и ужаснее. Даже если бы был у них Берилл, подаривший тирану Фалариду медного быка для муки и истязания в нем людей, сказать по правде, они не посадили бы его в быка, а, наверное, сделали бы ему большой подарок за то, что выдумал такую муку, что люди, посаженные в вола, ревут точно быки. 

В нравах, обычаях и обрядах они так отвратительны, грубы и невежественны, что не только оскверняют и пакостят себя всякими содомскими грехами, но еще и хвастают и похваляются тем, что они то-то сделали и так-то поступили. Когда придут в гости или дома устроят обед, закуску или попойку, они до того грязны и бесстыдны, что не только икают, кашляют, харкают и выводят разные ноты, но позволяют себе еще дела постыднее и грубее, которые природа велит исправлять в других местах: примутся друг за другом кое-что выпускать из себя и делают потеху из того, о чем и говорить-то невежливо для приличного слуха.

Когда москвитяне в размолвке и во вражде со своими соседями, не могут договориться и помириться с ними, а хотят драться и воевать, они поступают не так, как заведено у других знаменитых государей, не велят извещать и не объявляют им через письма или вестников о своем желании вести войну с ними, после чего те могли бы сообразиться, но прежде нежели их неприятели успеют осмотреться и принять меры предосторожности, они врываются в их землю с несколькими тысячами человек, разоряют и опустошают ее мечом и огнем; прежде нежели неприятели это заметят и успеют изготовиться, они уже разорили их землю на несколько миль и вернулись домой: этого довольно можно видеть в их летописях. Точно так же, как воюют обманом и хитростью, ту же сноровку употребляют они и при заключении мира, особливо когда говорят, что хотят заключить и соблюдать вечный мир с соседями: этих людей, не подозревающих никакого коварства и хитрости, легко вводят в обман такие слова, они думают и верят, что этот торжественно заключенный, вечный и неизменный мирный договор будет сохраняться ненарушимо. Но русские говорят, что этот вечный мир с неприятелем должен соблюдаться не дольше того, пока находятся в живых государи, которые заключили его; когда же умрут они, умирает и мир и вечность его, а следовательно, конец и вечному мирному договору. Потому-то, как скоро государь умер, они или сызнова начинают войну, или заключают новый мир. Для того гораздо лучше и полезнее при заключении мира с москвитянами ограничивать его несколькими годами, на сколько можно склонить и уговорить их; когда же эти годы подойдут к концу, опять заключать мирный договор на несколько новых лет, если только москвитяне согласны и расположены к миру; тогда тот, кто будет верен своему слову, чести и обещанию, не останется обманутым и москвитяне не ворвутся тайком в его землю, не разорят и не опустошат ее, как это часто бывало и может быть подтверждено соседними государствами. Когда москвитяне намерены вести войну с каким-нибудь государем, то они еще за год до того делают смотр своим войскам по всей стране, дворянам, конным и пешим воинам и казакам для того, чтобы знать, сколько тысяч выставят они в поле. Если покажется им, что войска мало и они не довольно сильны, тогда велят записывать в воины десятого из граждан и крестьян по всей стране, пока войско не умножится до 300 тысяч вооруженных русских и татар, не считая обозных и простых челядинцев; иногда записывают даже седьмого, пятого и третьего из граждан и крестьян, если потребует надобность и идет война. Когда же нет слухов о войне и по всем местам у них мирно, они записывают в войско каждые три года всех дворян, со всеми их молодыми и взрослыми сыновьями, чтобы знать, как сильны они людьми и лошадьми, когда надо будет идти в поход. Великий князь платит им жалованье по 10, 15 и 20 талеров в год, которое выдается из города или Кремля, где живут они; получают его частью к Пасхе, частью к Михайлову дню. Когда у великого князя мирное время и войны нет, несколько сот тех дворян должны нести свою службу внутри государства в городе или Кремле, на караулах или при другом каком деле, целый месяц продовольствовать себя пищею и питьем на свой счет, пока не исправят своей службы в городе и не придут другие сменить их: это так и ведется каждый месяц, пока они остаются дома.

В военное время все они, сколько их ни занесено в великокняжеский список, старые и молодые, должны идти в поход; никто не избавляется от того, как бы ни был он дряхл, слаб и болен; он все-таки должен идти, несмотря на то, что едва ноги таскает. Ничто не спасает от этого; не дозволяется даже ставить другого вместо себя. Сыну не позволяется приезжать или служить за отца, но если он уже в силах и взрослый, должен служить за себя, а отец его так же сам за себя. Тут не поможет никакое оправдание: ни старость, ни болезнь, ни слабость; даже кто лежит и уже борется со смертью, и тот должен идти в поход, хоть едва ли проживет больше трех или четырех дней, если только не хочет, чтобы описали поместья у него и наследников и отдали их другому. Потому что когда будет смотр, назовут его имя, а его нет, делающие смотр бояре спросят о нем; если им ответят, что он болен, стар, не может больше исправлять никакой службы, а прислал вместо себя другого, это не принимается в уважение, он подвергается немилости великого князя и поместья у него отбираются. Русские говорят, что он провинился и согрешил против великого князя: коли он болен, стар и слаб, то летом велел бы положить себя на телегу, да так и везти, а зимою в сани, так бы и ехал и умер бы на службе великого князя, тогда и не был бы виноват, сохранил милость великого князя и удержал за собою поместья для своих наследников.

Когда кто занеможет в стане или получит рану в сражении, так что не в силах будет больше нести никакой службы, ему не дозволяется ехать домой, он должен оставаться за войском, пока не умрет или не выздоровеет. Кто без спроса уйдет домой, больной ли он, или здоровый, и это откроется, полководец приказывает воротить его и без всякой пощады наказывает смертною казнью.

Смотр бывает у них не так, как у нас и у других народов: когда они делают смотр, все полковники сходятся на один двор, садятся в избе у окна либо в палатке и подзывают к себе полки один за другим; возле них стоит писарь, вызывающий каждого поименно по списку у него в руках, где все они записаны; каждый должен выходить и представляться осматривающим боярам. Если же нет кого налицо, писарь записывает тщательно его имя до дальнейшего распоряжения: они не спрашивают, есть ли с ним служители, лошади, оружие и вооружение, спрашивают только его самого.

Такой смотр обыкновенно бывает каждую неделю, когда они в походе, чтобы полковники знали, в каких они силах, сколько у них умерло, убито или убежало. Потому что неохотно отваживаются вступать в бой с неприятелем, если не знают, что в шесть раз сильнее его. Они стараются собрать о нем верные сведения и всегда посылают за два или за три дня пути вперед во все стороны вокруг себя, также и назад, для разведания, далеко ли от них расположился неприятель и какие у него намерения, чтобы он не напал на войско нечаянно, без всякого предупреждения. Когда услышат, что неприятель близко, и намерены вступить в бой с ним, они не устраивают ни крыльев, ни боевого порядка, ни передового, ни заднего войска, а едут в куче без всякого устройства, имея в средине большое знамя. Все войско разделено на десятки, полусотни, сотни и тысячи, так что один капитан имеет под своим начальством 10, 50, 100 и 1000 человек, а воевода несколько полков в 10 или более тысяч. Каждый десятник знает своего полусотенного начальника, полусотенный сотенного, сотенный тысячного, тысячный десяти и более тысячного. Таким образом каждому военному человеку или капитану легко смотреть не больше, как за десятью человеками. Если теперь воевода всего войска хочет послать отряд для разведывания, или для схватки с неприятелем, или за каким-нибудь другим делом, он приказывает начальнику над многими тысячами прислать несколько тысяч воинов, а этот начальнику над тысячью, тот сотеннику, наконец этот десятнику. Тогда каждый из них знает, что ему делать, и приказание исполняется в один час.

Завидев неприятеля издали, они поднимают сильный крик и вой, точно делают важное для них дело, думая таким образом обратить неприятеля в бегство, запугать его и проглотить живьем. Потому что от природы они не так чтобы очень храбры и неустрашимы, так и думают сбить и одолеть неприятеля своим страшным криком и воем и стремительным нападением. Если же это не удастся и останется напрасным, неприятель идет им навстречу, наступает на горло, храбрость у них и проходит, разве когда войска у них слишком много и они совершенно уверены в победе, тогда нападают на врага с бешенством, точно полоумные. Проиграв битву и обратившись в бегство, уцелевшие едут в разные стороны, охают, плачут, бросают оружие и все, что ни есть с ними, хлещут кнутом лошадей так усердно и жестоко, что те через силу бегут и падают околевшие. Они никогда не оглядываются назад, чтобы отступить и занять место для вторичного боя с неприятелем, а думают только, как бы уплести ноги и спастись бегством; для того употребляют меринов, крощеных и холощеных лошадей, с надрезанными ноздрями, потому что эти лошади крепки и надежны в езде. Они не очень большие, среднего роста, бойкие, резвые и легкие, имеют твердые и крепкие копыта, так что для них не надобно и подков, потому что не спотыкаясь бегают с горы на гору, по утесам и по льду. Заметив, что им нельзя спастись и укрыться в таком быстром бегстве, а надобно отдаться неприятелю, быть убитыми или пленными, русские бросаются прямо с лошади, припадают лицом к земле и со слезами на глазах очень униженно просят помилования и пощады себе. Другие народы после поражения отступают, опять занимают место и делают в другой раз попытку, нельзя ли будет им отомстить неприятелю, разбить его и нажить себе славу. 

Хоть москвитяне и не особенно храбры и неустрашимы в сражении, чтобы сделать что-нибудь чрезвычайное, однако ж они дерзки, хитры, отважны, если осадят их в обозе, в укреплении или в кремле, и прежде испытают всякую нужду, нежели сдадутся на милость неприятелю, потому что защищаются и сопротивляются длинными баграми, копьями, каменьями и всем, что только придет им в голову.

Валы, несмотря что они довольно насыпаны землей, имеют у них еще стену из толстых бревен, крепко вбитых в землю, а на них и кругом лежит очень много больших деревьев, которые русские с небольшим усилием могут сталкивать вниз. Когда же подойдет неприятель и полезет на стены, они скатывают деревья и бревна, которые по их тяжести часто причиняют много вреда и убивают много народа. У них не легко взять крепость ни пушками, ни огненными ядрами, ни другим употребляемым для того оружием, если только у них есть войско, пища и питье для необходимого содержания, что и дознанно в прошлые годы шведами под Кексгольмом, Нотебургом и Иваньгородом, а поляками под Смоленском. Я так думаю, что если бы у русских не было недостатка ни в воде, ни в пище, неприятели и теперь еще не взяли бы этих городов, несмотря на оказанное ими мужество и осторожность. Но так как недостало съестных припасов и народ погибал жалкою смертью от скорбута, то они и должны были покориться и сдать эти города.

Зато и сами русские вовсе не искусны и не привычны взбираться на какую-нибудь крепость или стену, потому что они так малодушны, что никто из них не хочет подходить к стенам первый, а всякий старается быть последним. Вообще все свои подвиги они делают великим множеством войска: заграждают и занимают все выходы у осажденных и заставляют их нуждой сдаваться. Впрочем, осажденные знают их обычай и образ действий, что они много обещают, а мало исполняют и не дают никому пощады, потому гораздо лучше вынесут самую крайнюю нужду и опасность или погибнут в бою, нежели отдадутся им в руки.

Все войско, которым располагает великий князь в военное время, конное, как простые воины, стрельцы и другие, которым вверен огнестрельный снаряд, так и дворяне и всадники: пешком не ходит никто. Великий князь снабжает их лошадьми и оружием, кроме дворян, имеющих крестьян и поместья, однако ж дает все это только однажды, когда принимает их в службу. Если, все это пропадет у воинов или взято будет неприятелем, или утратится каким-нибудь другим образом, воины должны купить или достать себе других лошадей и другое оружие в своих городах. Великий князь дает им и жалованье в военное и мирное время, по шести и по восьми талеров в год, смотря по их усердию, да еще 20 бочек муки на содержание. Больше они не получают ничего, но должны каждый час быть готовы, по его требованию, отправляться в то место, куда он пошлет их, и не смеют сказать, как делают наши воины: «Не хотим-де идти, пока не дадут нам вперед за столько-то месяцев жалованья, и хотим жить в такой роскоши, чтобы все у нас было с сахаром да с перцем».

Но у русского великого князя не принимаются такие отговорки: его военные люди должны приносить с собою пищу себе, как офицеры, так и простые воины, и обязаны делать все, что бы он ни велел им, если хотят избежать наказания и великой опалы. А он не разбирает, кто высшего, кто низшего звания.

Рассердившись, так наказывает, что и не уймется никак. Никто не смеет в чем-нибудь перечить ему ни словом, ни мнением, ни делом: все должны исполнять его волю и оставаться довольными, что бы он ни сделал, чего бы ни захотел. Потому что здесь имеет силу: «Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas!» 1 [Так хочу, так велю, будь вместо доводов мое желание]. Все они должны говорить, что все его приказания справедливы и законны, и воля его – воля Божия.

Потому-то они обыкновенно и говорят, что как Бог царствует на небе, так великий князь на земле, что Божия воля то же, что и воля великого князя, говорят еще, если с ними случится что-нибудь: «Знают это Бог да великий князь: что им угодно, и что они прикажут, против того мы не спорим».

Русские, особливо знатные, охотно носят шлемы и брони: некоторые подбивают себе платья ватой или бумагой, так толсто и прочно, что стрела из лука не легко может вредить им. Другие, также и простые воины, большею частью без броней, и их оружие против неприятеля лук и колчан со стрелами, который висит у них назади. В этой стрельбе из лука они метки и сильны, потому что занимаются ею с молодых лет: из таких луков они стреляют соболей, куниц, горностаев и других зверей, однако ж тупыми стрелами, потому что если они будут несколько остры, то пробьют мех.

У них кривые мечи, которые называются там сабли и сделаны вроде польских и турецких, впрочем, не так остры и не хорошо режут. У некоторых пистолеты и длинные ружья с фитилями и курками, также копья и дротики. Все это узнали они только несколько лет тому назад, но так уже ловки и привычны владеть этим оружием, что нимало не уступят ни одному иностранцу. По одну сторону седла у дворян привешивается небольшой, похожий на котел барабан и при нем топор. Некоторые, возят между седлом и ногами длинную рогатину, а саблями и луками пользуются почти одинаковым образом: в руке, в которой между пальцами навита узда, они держат лук, а во рту стрелу, в правой руке саблю и привешенный кнут. Когда хотят стрелять, выпускают из руки саблю, привязанную к ней на шнурке, и так оставляют ее висеть. При первом нападении они стреляют все вместе, только большею частью издали, потому что с трудом подпускают неприятеля так близко, что могут достать его копьем. Выстрелив и не замечая, чтобы их стрелы нанесли такой вред неприятелю, что он очень ослабел, они обращаются в бегство и бегут без отдышки, одни за другими, как будто Богу угоднее тот, кто бегает шибче всех.

Ныне они сами делают ружья и пушки, также и разные военные снаряды и очень запасливы ими, особливо стенобитнями, цельными и половинными картунами, малыми и большими полевыми пушками, фальконетами, мортирами, которых много вывозили они из Польши и Ливонии. Впрочем, они и сами много льют их и держат на сохранении в Пскове, Смоленске, Великом Новгороде, Иваньгороде и Нотебурге.

Когда москвитяне хотят выходить на войну и, собравшись, должны выступить в поход, они разделяются на пять отрядов. Большой отряд, в котором едет главный воевода, называют они по-своему «большой полк» и располагают его в середине; другой называется передний полк, который должен идти впереди большого полка; третий – задний полк, располагающийся за большим полком, а за ним следуют обозные служители со всею их поклажей; четвертый называется правый полк и ставится направо от полководца; пятый – левый полк и располагается налево от него. Когда все войско двинется с места, передний полк должен ехать впереди и едет первый перед главным воеводой; в нем пять тысяч стрельцов в зеленых кафтанах, с длинными пищалями, по пяти человек в ряд. Затем следует восемь или десять верховых лошадей в нарядном уборе: на седлах у них лежат большие черные медвежьи и волчьи шкуры.

Потом едет воевода полка, один, с маленьким барабаном, привешенным к седлу; за ним едет, беспорядочною толпою, несколько тысяч человек. Если кто заедет вперед воеводы или возле, он тотчас бьет кнутом в барабан, и тот должен податься назад, потому что никто, если не хочет быть наказанным, не смеет ехать впереди воеводы, кроме тех, которым это прикажут. Затем едет большой полк и в нем главный воевода, с военным снарядом; в его полку несколько барабанщиков и трубачей, которые, когда он выезжает, бьют в барабаны и играют на трубах. Перед ним тоже едут, по пяти в ряд, несколько тысяч стрельцов в красных кафтанах, с белою горностаевою опушкою и с длинными ружьями; за ними следуют 24 верховые лошади вождя, с чрезвычайно нарядными уздами и седлами, на которых положены леопардовые и рысьи шкуры, а потом едет сам военачальник: к седлу его привешен маленький медный барабан, в который и бьет он кнутом, если кто заедет вперед него; за ним толпою следуют военные сановники, несколько тысяч дворян и иностранцев из разных народов в службе у великого князя, все почти в одной груде. Направо от полководца едет правый полк, из нескольких тысяч человек, безо всякого порядка, а слева левый полк, тоже в несколько тысяч человек, как и другие, только в этих полках нет ни передовых вершников, ни верховых лошадей. Потом следует весь обоз с поклажей, который по многочисленности будет с целое войско: там кричат, шумят, гамят, точно полоумные или сумасшедшие, никакого порядка не соблюдают, а все заезжают вперед друг другу, потому что тот и лучше, кто едет первым, и поднимают такой содом, что если бы поблизости случился и услыхал это неприятель, да еще не очень храбрый и смелый, он обратился бы в бегство. 

Когда едут на всех рысях, они тоже должны сохранять этот порядок, в лесу ли это, в горах ли или в долинах, до самого того места, где хотят расположиться станом, и занимают очень большое пространство в лесу или на поле, почти с милю в окружности, потому что так для них всего удобнее доставать воду для своих лошадей. Такое же расположение, как в походе, они соблюдают и на стоянках. Прежде всех располагается первый полк, за ним второй, третий, четвертый и пятый, как соблюдалось в походе: им отдается приказ, чтобы никто не располагался на стоянку не на положенном для него месте.

У каждого отряда свой лозунг, который служители и обозные выкрикивают при входе в стан, им отвечают бояре и молодые дворяне: таким образом вместе и сходятся господа с их слугами, а то иначе им никак нельзя было бы отыскать друг друга в таком многолюдстве, если бы у каждого полка не было своего лозунга, который и кричат по приезде обоза. Когда все разместятся и приедет обоз их с съестными припасами и овсом, они возьмут телеги и сани и загораживаются ими, закрываются также войлоками с саней и телег и своими плащами. Некоторые наберут хворосту, сосновой коры и чего-нибудь подобного и делают себе маленькие шалаши, каждый помещается у своей лошади, которую привязывает веревкою к своей ноге, снимает седло и употребляет его вместо изголовья. Воеводы и большие бояре привозят с собой большие палатки, в которых укрываются от дождя и непогоды. Но все другие, как дворяне, так и простые всадники, воины и стрельцы, ложатся во всем платье и в полном вооружении, чтобы тотчас же быть готовыми и не иметь ни в чем недостатка, когда подойдет неприятель, разве только взять и надеть на лошадей седла, лежавшие под головами, и таким образом вмиг быть готовыми или сражаться с неприятелем, или уходить и бежать от него.

Странное и удивительное дело, что москвитяне могут выходить в поле в таком множестве сотен тысяч, потому что получают такое малое жалованье от великого князя, да и в стан к ним не бывает привоза никаких съестных припасов, а каждый сам должен заботиться о себе и своей прислуге и привозить все нужное из дому. Никто не смеет раскрыть рта и сказать слово о деньгах или пище, но все они, высшего и низшего звания, так преданы и послушны великому князю, что без всяких отговорок пожертвуют и не подорожат для него всем своим имуществом и самою жизнью.

Они особливо стараются брать с собою сушеный хлеб, разрезанный на малые четвероугольные куски и испеченный два раза: по нужде еще можно несколько времени кормиться этими сухарями. Возят также с собою овсяной крупы, чечевицы, перцу, соли, чесноку, уксусу и водки. Но обыкновенно пьют воду, смешанную с уксусом. Высшие начальники, офицеры и богатые дворяне берут также с собою много овса для лошадей, а для себя несколько полтей сала, которое на стоянке и велят варить в большом котле, наливают в него пять или шесть мер воды, кладут также несколько пригоршней крупы и кусочек сала величиной с руку: так и варят все это вместе. Когда сварится, берут свои деревянные ложки из кожаного кошелька, привешенного к поясу, и съедают со своими служителями все, что ни есть в котле: это у них самое вкусное боярское кушанье в походе на неприятеля. Когда же они находятся в неприятельской земле и не имеют времени варить это вкусное и приятное блюдо, берут наравне с простыми воинами несколько пригоршней овсяной муки и прибавляют к ней немного воды и соли; знатные и зажиточные кладут туда еще перцу, мешают все это вместе, точно телячье пойло, и съедают это лакомое кушанье все дочиста, как проголодавшиеся свиньи, а потом выпивают несколько чарок водки. Когда им очень хочется пить, а утолить эту жажду не могут, становятся на четвереньки да и пьют вместе с лошадьми, когда поят их, и напиваются иногда до того, что чуть не лопнет живот, а все же хмеля не достают себе.

Некоторые привешивают к седлу кожаные фляжки с водкой и берегут ее до тех пор, пока не подойдет близко неприятель, и тогда всю ее вливают в себя, в том мнении, что она придаст им новой храбрости. Во время недолгого отдохновения в стане являются из ближних городов продавцы и харчевники, приносят с собой белого хлеба, перцу, чесноку, соли, крупы, овсяной муки и немного солоду; варят из этого несколько бочек сусла и продают воинам по грошу за чарку: они так скоро и жадно напиваются допьяна этого сусла, что часто передерутся между собою, вцепятся друг другу в волосы; думают, что этот напиток очень вкусен, без всяких затей и здоров. Так как к ним не привозят никаких крепких напитков, они живут очень трезво и умеренно и стараются застать врасплох неприятеля и обманом овладеть его городами, не осмеливаясь сразиться с ним в открытом бою или взять у него город приступом, да и все свои подвиги они делают быстрым налетом, нечаянностью, изменою, полагаются больше на свое превосходство в числе, чем на свою храбрость, хорошее и правильное воинское устройство.

Во время сражения бьют в барабаны, трубят в трубы, играют на дудках и других длинных инструментах, сделанных из сосновой коры: из этого выходит странная мелодия, приводящая в трепет того, кто не слыхал ее прежде, и раздирающая ему уши.

Когда одержат победу, отразят, прогонят или истребят неприятеля, великий князь посылает каждому из них, особливо офицерам, золотые деньги, имеющие овальную форму и вылитые из хорошего золота, а нижним чинам – серебряные и вызолоченные, в знак и память того, что они храбро и богатырски держали себя с неприятелем, а когда придут домой, им выдается причитающееся жалованье.

Когда же обратят их в бегство, и они не сделают ничего, тогда не получают ни золотых денег, ни жалованья, а должны поплатиться собственными поместьями, воеводы же подвергаются опале и телесному наказанию. Часто бывало, что им выходил случай разбить неприятеля, однако ж они не разбивали его, потому что в данном им наказе не было ни слова о том, чтобы таким образом разбить неприятеля: они все дожидаются такого случая, какого требует наказ их государя для сражения с неприятелем, которого тогда только и могут победить, а не сообразят того, выиграют ли еще сражение или проиграют, по смыслу их наказа и великокняжеского приказания так сражаться.

Москвитяне по природе чрезвычайно грубы, распущенны и невежливы в своих нравах, ухватках и разговорах: они совсем не считают грешным и срамным делом вести разговоры об ужасных вещах, не стыдятся также кашлять, харкать, икать и выпускать кое-что задницей за обедом в гостях, в церквах или в другом месте, на улице или на рынке, да еще смеются и очень потешаются тем.

Русские обыкновенно высокие, крепкие, дородные и статные молодцы. Это большею частью от того, что они не слишком туго подпоясываются поясом или тесемкой, но носят широкие, просторные длинные платья и кафтаны с узкими рукавами, висящими до пят; вся их одежда, шубы, исподнее и верхнее платье сшиты на один лад и застегиваются не крючками или пуговицами, а петлями и узелками от самой шеи до половины тела, остальная же часть платья открыта и достает до ног. Рубашки у них вышиты и выстеганы разноцветными шелками, у некоторых очень богато отделаны золотом и жемчугом, смотря по состоянию и богатству; все носят у рубашек маленькие воротники в два пальца ширины, атласные или бархатные, шитые золотом или жемчугом, шелком или серебром, смотря по желанию каждого. Богатые и знатные оторачивают воротники самым лучшим, круглым и крупным жемчугом, какого только могут достать. Некоторые употребляют для того драгоценные камни, другие серебряные, золотые, шелковые и нитяные пуговки, кому какие следуют по званию и богатству.

Женщины также носят длинные, широкие сверху и снизу кафтаны и талары с длинными рукавами, которые дворянки и богатые делают из золотой парчи и убирают их жемчугом, золотом и шелком. На головах у них шапки из золотой парчи, бархата, атласа, камки разных цветов, с золотою опушкой, выложенною жемчугом и драгоценными каменьями в два пальца ширины, а наверху крестообразно.

Взрослые девицы носят большие, высокие лисьи шапки, заплетают волосы в косу и опускают ее вниз, а малолетние стригут волосы, как мальчики, а возле ушей отращивают их несколько длиннее; все, как бедные, так и богатые, носят в ушах большие кольца из драгоценных каменьев, жемчуга, золота, серебра, змеиных головок и других вещей; они считают это лучшим нарядом, кроме таких, у которых мужья умерли: тем только и можно отличить их от прочих. Носят также большие воротники, как мужчины, так и женщины, сапоги у них разноцветные, желтого, красного, белого, зеленого и телесного цвета, подбивают их железными дощечками, а вверху вышивают золотом и шелком и убирают жемчугом. Подвязываются под пупок и по лядвеям, как можно слабее: думают, что помогают здоровью, держа так свободно тело, чтобы пища в желудке тем лучше могла разойтись и свариться и чтобы не мешать пищеварению, так как, по их мнению, у того страждет тело, кто носит узкое платье и туго стягивает его шнурком или поясом. Некоторые отращивают очень длинные и густые бороды. Другие бреют бороду и всю голову бритвой, а иные выдергивают волосы на бороде маленькими железными щипчиками, оставляя только усы и маленькие полоски к ушам. Перед большими праздниками все они, высшего и низшего звания, кроме только таких, которые в опале у великого князя, снимают волосы с головы бритвою. Что касается женщин, они чрезвычайно красивы и белы лицом, очень стройны, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки и тонкие пальцы и безобразят себя часто тем, что не только лицо, но глаза, шею и руки красят разными красками, белою, красною, синею и темною: черные ресницы делают белыми, белые опять черными или темными и проводят их так грубо и толсто, что всякий это заметит, особливо же, когда ходят в гости или в церковь, потому что их не часто выпускают бродить по улицам, разве только в праздники или для посещения друзей и родных. Если они богаты и знатны, ездят зимою в санях, а летом в колясках, крытых хорошим красным сукном, имея подле себя бегущих служителей, которые должны наблюдать за ними, чтобы они не завели какого распутства с другими молодчиками, потому что они наглы, сладострастны и не опускают ни малейшего к тому случая, только бы он представился, даже часто раздражают мужей к Венериной потехе с ними, а особливо иностранцев, к которым очень неравнодушны.

Оттого-то господа их мужья велят их тщательно охранять и стеречь служителям, когда выезжают они на свадьбу, в гости или для посещения подруг, и не позволяют подходить к ним никому из мужчин, кроме близких своих друзей. Да и при них держат мальчика, который не только исправляет их надобности, подает им кушанья и напитки, но и должен также доносить и сказывать мужьям, что делали без них жены, не принимали ли к себе молодых посторонних мужчин: за то эти мальчики пользуются в домах таким почетом и значением, что женщины без всяких отговорок дозволяют им разные шалости, дают им подарки, если хотят от них молчания о своих делах, чтобы не быть высеченными или поколоченными от мужей. Женам не дозволяют мужья и обедать с собой: сами обедают или одни, или с гостями, а жены их особенно в своих покоях, с горничными, и никто из мужчин не может входить туда, кроме мальчиков, назначенных для их прислуги.

Когда муж отобедает с гостями, жена его иногда входит и показывается гостям со своими дочерьми и служанками, в лучших платьях и уборах, здоровается с ними, подносит им из своих рук чарку водки, меду и пива; то же делают и ее дочери и комнатные девушки, а потом опять уходят в свои покои.

Когда кто позовет к себе гостей в праздник Рождества или Пасхи, или в другие праздники, мужчины идут к мужчинам, а женщины к женщинам и веселятся, кроме только свадеб, также заговенья или когда ходят на исповедь и очищаются от грехов: тогда мужчины ходят вместе с женщинами и просят друг у друга прощения.

В домашнем хозяйстве лучшие и знатнейшие женщины имеют мало значения: мужья содержат их, как невольниц: они сидят взаперти в своих комнатах и обыкновенно шьют либо вышивают на полотне ширинки золотом, серебром и шелками; они очень искусны в этом деле и мастерицы вышивать по всякому узору, некоторые даже до того, что перещеголяют иных швей в шитье жемчугом, и рукоделья их вывозятся в дальние края.

Простого звания женщины, мещанки и крестьянки, исправляют большие и трудные работы, как в домах, так и на поле: они, наравне с мужчинами, должны прилагать руки к труду, иногда даже и больше их, потому что обязаны исправлять в доме все: варить, мыть, прясть и шить, также носить дрова и воду, изготовлять и доставать все нужное для домашнего хозяйства, да вдобавок к тому на каждом часу быть битыми.

На своих пирах и вечеринках москвитяне употребляют вдоволь кушаньев и напитков, так что часто велят подавать до 30 и 40 блюд, как рыбных, так и мясных, особливо же студеней и сладких пирогов, также жареных лебедей, которых если не бывает когда, хозяину тогда не много чести.

Так же поступают и с напитками и стараются иметь их разные роды, а именно: рейнское, угорское, белое и красное, французское вино, «Педро Хименес», мальвазию, водку, разные меда и пива. Как женщины, так и мужчины пьют их до неумеренности и излишества, так что не в состоянии ни ходить, ни стоять: оттого многие из них и умирают скоропостижно, что и случилось в славном столичном городе Стокгольме во время знаменитого короля Карла IX, к которому послан был от великого князя один москвитянин за каким-то делом. Вечером в жилище его поставили перед ним разных напитков, испанских, рейнских и других вин; он пил их по-скотски за свое здоровье и неумеренно прикладывался к водке, несмотря на напоминания шведов, что эта водка то же самое вино, которое гонят у русских из овса и воды, и потому ее нельзя так много пить, как он пьет. Он не обращал на то внимания и все продолжал пить, так что наутро, когда ему следовало бы быть на представлении у короля, его нашли мертвым.

Оттого-то простолюдинам великий князь строго и запретил держать какие-нибудь напитки, водку, пиво или мед, кроме только свадебных или праздничных случаев: тогда они должны иметь свидетельства наместника, какое количество напитков позволено им варить. Если кто поступит против этого свидетельства и сварит больше, чем ему приказано и позволено, того наказывают денежной пеней и розгами.

Запрещается также строго, под смертною казнью, чтобы никто в стране не продавал каких бы то ни было напитков, пива, меду или водки, кроме одного великого князя, который во всех городах, местечках и больших деревнях содержит общественные кружала и кабаки и получает от того большой ежегодный доход.

В этих питейных домах, видно, бывает так много пьянства и ликованья, что нельзя и поверить. Потому что там дозволено им кутить, напиваться допьяна и играть в кости, сколько душа желает и может. Пропив свои деньги, закладывают кафтаны и пьют на них, сколько нальют за это винопродавцы и целовальники.

Некоторые закладывают не только кафтаны, но даже шапки, сапоги, рубашки и все что ни есть за душою, да и бегут нагишом домой.

Редко пройдешь эти дома, не увидав множества выбегающей оттуда этой Бахусовой братии: один в чем родила его мать, другой в рубашке, некоторые полуодетые и часто до того пьяные, что не в состоянии идти домой, а остаются влачить жизнь в грязи или в снегу на улице, либо укладываются на тележки или сани, как свинья, и везутся за ногу своею прислугой и женами; но это ни для кого не диво. Часто и обыкновенно случается это в заговенье и в праздники, и не только водится между мужчинами и простолюдьем, но и между богатыми и знатными женщинами. Если найдут кого-нибудь пьяного на улице в такую пору, когда никому не позволено варить и пить пиво, его берут под стражу и допрашивают, где он напился. Узнавши же, что напился в великокняжеском кружале, возвращают ему свободу. Когда же откроется, что он подпил где в другом месте, тогда не только пьяного, но и того, кто продал или поднес ему вина, секут: вдобавок к тому они должны бывают заплатить большую денежную пеню за то, что нарушили запрещение великого князя.

В Русии нет руд, ни золотой, ни серебряной, ни латуни, ни красной меди, ни олова, а одно железо, которое достают в болотах и озерах: оно мягко и не так твердо и хорошо, как наше. Однако ж у них есть серебряная монета; несколько лет уже чеканят и золотую, как гульдены, так и те золотые, которые дают они войску, почти не уступающие в доброте угорским червонцам.

Монета у них обыкновенно чеканится в следующих четырех городах: Москве, Твери, Великом Новгороде и Пскове; тамошние знатнейшие граждане и купцы имеют такое же преимущество бить монету, как и сам великий князь, однако ж с его штемпелем и именем, чтобы не было недостатка денег в стране; тем более все обязаны стараться доставлять в страну серебро и рейхсталеры, потому что там нет никаких руд, но все металлы надобно доставать в чужих краях. Вывоз денег и товаров из страны тоже не запрещен никому, будет ли это иностранец или туземец, потому что за рейхсталер они дают не больше 36 денег, которые не весят и двух лотов, но рейхсталер весит у нас больше; от того и получают большую прибыль; а все, которые вывозят их монету, терпят большой убыток; для того москвитяне и употребляют ту предосторожность, что совсем не бьют медной монеты, а только хорошую серебряную, и дают ей высшую цену, нежели она стоит. Иностранцы, ведущие торговлю с ними, неохотно привозят монету из большой земли, а берут лучше товар за товар, деньги же москвитян им же и остаются: от того им также большой барыш и прибыль. Потому что много и таких иностранцев, которые привозят больше денег, чем товаров, и накупают на них еще московских товаров: оттого-то так много и стало монеты в этой стране. Монета у них ни круглая, ни четвероугольная, как у других, но очень мала и тонка, и штемпель на ней имеет вид яйца для различия ее от монеты других государей, чтобы эти последние имели о них мнение, как о разумных и рассудительных людях, которым не нужно подражать чужой форме, но как они не похожи на другие народы своею верою, нравами и обычаями, точно так же отличаются от них и монетою. В старину были у них и мелкие медные деньги, которые назвали они пулы: на одну серебряную деньгу приходилось 120 таких пул, однако ж они совсем не употребляли их в торговле, а чеканили для бедняков, ходящих по миру, и рабов, которые работают и исправляют какое-нибудь ремесло не больше четверти часа, достают тем хлеб себе и не всегда заслуживают целой деньги. У них не больше трех родов монеты, которые на их языке называются копейки, московки и полушки: две полушки составляют московку, а две московки копейку или деньгу, 100 денег рубль, а рубль имеет 100 грошей, или два рейхсталера и 10 старых денег, которые чеканились несколько лет тому назад.

Некоторые думают, что в России, как и в других северных странах, стоит большая стужа, которая проникает в почву и делает ее неплодородною, никакой хлеб и никакие растения и не созревают: эти люди жестоко ошибаются и погрешают в том, как и во многих других вещах, которые всегда оставались для них неизвестными. Потому что там есть прекрасный, плодородный чернозем; земля дает все роды хлеба: пшеницу, рожь, овес, пеньку, лен и тому подобное; всякий хлеб высевается и снимается в девять недель и созрелый отвозится в житницы; это делается в такое короткое время оттого, что много помогает тому действие солнца, которое так тепло и знойно и имеет такую силу, что почти не знаешь, куда и деваться от жара. От того же там и великое множество мух и мошек, так что ни днем, ни ночью нет от них покоя людям.

Леса и кустарники доставляют разных зверей и диких птиц, орехи, желуди, пчел бортевых и домашних; последние в таком изобилии, что не только везде полнехоньки ими сделанные для того ульи, но и почти все древесные дупла и пустоты в земле, так что некоторые люди летом только и делают, что отыскивают их, собирают чрезвычайное множество меду и воску и наживают с того у иноземных купцов славную деньгу. Из диких птиц водятся драхвы, глухари, тетерева, лесные куропатки, дикие утки, ястребы, рябчики, седоголовые и обыкновенные дрозды, кулики, жаворонки, сороки, голуби и много других. В особенности Русская земля берет преимущество пред другими странами множеством соколов, ястребов, орлов, кобчиков и коршунов и таким изобилием в журавлях, лебедях и диких гусях, что часто встречаются они сотнями. Что касается садовых плодов, их родится там вдоволь всяких; здесь и не нужно перечислять их все, потому что мы упоминали о них в первой части, при описании города Москвы.

Как наделена эта страна полезными лесами и кустарниками, точно так же и орошается множеством прекрасных рек, озер и ручьев: их так много, что проезжая страну в ширину целые сто миль, везде встретишь реки, по которым удобно плавать вверх и вниз. В них ловится разная рыба: морские миноги, щуки, ерши, язи, окуни, лещи, судаки, плотва, барвена, вьюны, налимы, форели, раки, семга, белуга, угри, лини, караси, гольцы, пескари, миноги, Tobias, корюшка, лососи, осетры и другие, еще никем не замеченные; этой рыбы не только достаточно для жителей, но они кормят ею и другие страны, а иноземные купцы торгуют рыбою в больших размерах. Осетровая икра солится в бочках и вывозится в большом количестве, также и в чужие края, особливо в Италию, где она в большом почете. А что касается рыбы, русские оставляют ее про себя, солят ее в кадках с небольшим количеством соли и воды и дают ей испортиться. Когда она станет пахнуть, они считают ее тогда самою лучшею и едят. Проходя мимо торга, где продается эта рыба, стоящая в бочках, непривычный, пожалуй, задохнется от вони. Когда же придут покупать туда русские, они возьмут сперва рыбу из бочки в руку и нюхают, достаточно ли она пахнет, и если недостаточно, бросают ее опять в бочку с такими словами: «Эта рыба не хороша или не крепка, потому что от нее нет запаха», – в том мнении, что запах – какой-то признак здоровья в рыбе. Эта страна вообще очень красива, хороша и плодородна, но народ в ней груб, невежествен, мешковат, неучтив и ни на что не годен; причиною того сами русские, потому что правительство держит их так строго и крепко, точно невольников и кабальных рабов; они и не хотят научиться ничему приличному и честному, никуда не выезжают из своей земли, а все сидят дома, полагая, что город Москва – единственный в свете, и великий их князь – самый могущественный и богатейший государь изо всех королей, не думают, что ему есть равные по богатству и могуществу, пышности и величию. Оттого-то они так и горды и кичливы умом и сердцем, презирают все другие народы и оказывают своему великому князю такое уважение, такие почести и услуги, точно он не государь их и правитель, а сам Бог.

Лето у них не дольше четырех месяцев и такое жаркое и знойное, что иногда от больших жаров сгорает и пропадает весь хлеб, как и было это в 1527 году.

Зимою, напротив, так холодно, что люди едва могут укрыться от стужи, если не наденут побольше платьев, не подобьют их мехом; многие замерзают, многие также отмораживают руки, ноги, носы и уши; если кто возьмет кубок с водой и бросит его вверх, вода обращается в лед прежде, нежели выльется. Снегу выпадает иногда столько, что будет вышиною с двоих мужчин; иногда заметет дома снегом так, что подумаешь, что их и не было совсем, а потом, чтобы выйти из этих домов, людям стоит большого труда разгребать снег и прокладывать дорогу: Когда снег разойдется на многие сутки, крестьяне с их лошадьми и санями должны беспрестанно прокладывать дорогу от одной деревни до другой, чтобы едущие по ней взад и вперед могли всегда находить ее, а то дорожным людям нельзя тронуться с места по случаю глубокого снега; они вязнут либо совсем проваливаются и с лошадьми, так что без посторонней помощи не могут и выпутаться оттуда. Когда же снег начнет весною сходить, а лед таять, тогда бывает такое множество воды в стране, что разливаются реки, а города, местечки и деревни стоят все в воде; это, однако ж, продолжается недолго, потому что ручьи и реки еще скорее начнут сбывать и посылают всю свою воду и лед в море, где лед остается дольше, нежели думают, так что корабли, плывущие из чужих краев, намереваясь проехать, подвергаются большим затруднениям и иногда должны бывают ворочаться назад на время, пока не растает лед.

Москвитяне ведут торговлю: они торгуют с персиянами, армянами, турками, татарами, поляками, шведами, немцами, голландцами, англичанами, шотландцами и итальянцами; получают от них драгоценные камни, жемчуг, разные краски и некрученый шелк, парчи, сукно, прекрасные ковры, бархат, атлас, камку и разные шелковые товары, пряные коренья, хлопчатую бумагу, перец, соль, вино, серебро, золото, медь, латунь, железо, свинец, порох, дробь, брони, колокола и разные военные снаряды, а им дают в обмен разные дорогие меха: собольи, куньи, рысьи, медвежьи, волчьи, серые и белые, горностаевые, бобровые, лисьи черные, белые, синие и красные, оленьи и воловьи кожи, воск, сальные свечи, мед, пеньку, лен, мыло, ворвань, деготь, смолу, рыбий жир, несоленое масло, соленую рыбу и многие другие товары. Москвитяне употребляют разные суда, которые строят сами: они не очень крепки и прочны, потому что сшиваются не железными гвоздями, а деревянными и такими же веревками, сделанными из коры молодых деревьев. Москвитяне выделывают ее, как кожу, режут на тесьмы, которыми и сшивают доски; так и делают себе судно для плавания. На всяком таком судне не больше одной мачты и одного широкого паруса: оттого оно и не может идти, когда ветер немного противный или дует вразрез.

Русские содержатся в строгом и суровом повиновении и всегда должны служить, работать и возиться с чем-нибудь: они любят, чтобы понуждали их сильными ударами, и если господин не часто отрабатывает своего холопа хорошею плетью, то не получает от него никакой и пользы: перенося немного побоев, холоп вправе сказать, что над ним станут смеяться и презирать его другие холопы, оттого что господин не сечет и не колотит его. Бедняк и нищий продается сам за небольшие деньги во владение богатым, на все время своей жизни, а часто и с таким условием, что он, его жена, дети и внуки вечно будут служить им и их потомкам, пока они живы. Если же господин его умрет и перед кончиною, из милости и сожаления, освободит его со всем родом из рабства, он продается другому, потому что там больше любят неволю, нежели свободу. Когда отец продает сына или дочь и потом они освободятся из рабского состояния, отец имеет право взять их и продать в третий и четвертый раз, если же и после того они получат свободу, он уже больше не может продать их.

Лучшее удовольствие и развлечение у русских ездить и скакать верхом и стрелять из лука: тот считается лучше и почетнее, кто туже всех натягивает лук, дальше пускает стрелу и попадает в цель. Много играют в шашки и в зерна и выигрывают множество денег. Некоторые играют в карты, другие забавляются бабками, свайкой и чувилем, а таких удовольствий, как, например, карусели, турниры, танцы, фехтованье и другие рыцарские упражнения, у них не водится. Великий князь и другие знатные господа находят удовольствие в звериной охоте и травле. Когда играют свадьбу, то травят собаками больших медведей; с ними тогда бывает много музыкантов, которые поют многие бесстыдные и похабные песни, при том играют на трубах, тромбонах, дудках и сопелках, а иногда бьют и в барабаны: из этого выходит удивительная и необыкновенная музыка, такая же приятная, как собачий вой, а москвитяне очень рады и довольны, думая, что лучше и приятнее ее и на свете нет, потому что не слыхали никакой, кроме этой, меж тем как всякого пронимает страх и дрожь, когда он ее слышит.

Эти музыканты странствуют из места в место, бродят везде с большими медведями и инструментальною музыкой из города в город и наживают много денег медвежьей пляской, пением, воем и игрой. Москвитяне очень дивятся тому и находят в том большое удовольствие.

Женщины находят развлечение и забаву в качанье на досках, а также и на веревке. В большие праздники сговорятся двое или трое молодцов и срубят два длинные столба, около 16 аршин длиною, крепко вбивают их в землю, кладут на них перекладину, точно виселицу, к которой и привязывают две длинные веревки, спускают их до земли и ходят потом по всем дворам в городе. Желающая качаться выходит за ворота на улицу и садится на ту веревку; два молодца немного отойдут от нее, возьмутся за другую веревку, около 12 аршин длиною, привязанную к той, на которой сидит женщина: так и дергают веревку до того, что сидящая взлетает снизу вверх, и это делают до тех пор, пока угодно качальщице. Она может держаться рукой за веревку, а после качанья платит за него серебряную деньгу, и молодцы, строившие качель, добывают иногда до полутора талера у каждого дома. Ту, которая качается выше всех, хвалят и считают мастерицей.

Простые дворянки, девушки и служанки, также купчихи и другие женщины простого звания, забавляются открыто на улицах, богатые и жены больших бояр с их челядью делают это тайком на своих дворах. На свадьбах, также и на других вечеринках, они пляшут особенную пляску: сговорятся две женщины, выдумают сами неприличную песню, да и поют ее. Во время пения они схватываются вместе, потом опять разойдутся, всплескивают и хлопают руками, прыгают, то повернутся лицом, то задом друг к другу, остановятся и начнут повертывать задницей, точно мелют горчицу или чечевицу на ручной мельнице; та, которая поет и повертывает задом лучше всех, берет преимущество перед другими, той больше и славы. Впрочем, это бывает не явно, при всех, а тайком между одними женщинами.

Дворяне, разорившиеся от войны, пожара и других несчастных случаев и не имеющие чем кормиться и содержать себя, считают большим срамом работать на себя своими руками или добывать что-нибудь работою на других. Когда это предложат кому-нибудь из них, он отвечает: «Это не совместно с моим званием». Он дворянин и не привык работать; если хотят иметь работника, он доставит им его, да и пойдет прочь, ходит по миру, прося милостыню во имя Девы Марии, св. Николая и других святых бедному дворянину. Если же своим ханжеством он и не соберет себе сколько нужно на содержание, то все же скорее умрет и вынесет самую крайнюю нужду, нежели станет работать, либо сделается вором и отъявленным разбойником и убийцей: в том находит он для себя больше славы и чести, нежели в работе.

Всякий крестьянин должен пять дней в неделю работать на барина и получает от него не больше необходимого содержания для себя с семьею. Пища и питье у них чрезвычайно скудные, а ходят все они в лаптях, сплетенных из ивовых и других гибких прутьев: сколько крестьян в стране, столько же и лапотников, потому что каждый может делать лапти себе и не имеет надобности покупать их у другого и платить за то деньги. В таких же сапогах ходят и бедные дворяне, которым не на что купить кожаные. 

Дома и строения у русских большею частью из соснового дерева; как и все другие северные народы, они умеют так ловко и плотно класть бревна одно на другое, что на весь дом не потратят ни одного гвоздя; а чтобы негде было продувать ветру, они покрывают эти же дома еще досками, а всего лучше корой березы, которая растет очень высокая и везде ее много в стране. Оттого, что они прошивают строение мохом в стенах и дверях, также и от маленьких окошек, избы у них так теплы, что хорошо можно жить и в сильную зимнюю стужу. В жестокую и суровую зиму часто увидишь маленьких детей двух лет или еще меньше, бегающих по уличному снегу в одних рубашонках; пожалуй, скажут, что едва ли возможно, чтобы они совсем не замерзли от стужи; тем не менее, пришедши в избу, они нисколько невредимы и обыкновенно пробираются в дым на печку, чтобы поотогреться, то же делают и старики, и молодые, мужчины и женщины.

Что ж касается до других их построек для удобства жизни, мы упоминали о них в первой части, и благосклонный читатель может довольствоваться тем.

На дворах больших бояр и дворян живут с ними все их служители с женами и детьми: у каждого особенный дом или изба, и все они держат себя очень нечистоплотно, по-свински.

В деревнях в зимнее время крестьяне держат вместе с собою разную мелкую скотину, например поросят, телят, ягнят, гусей и куриц: оттого у них и дурной запах. Но для русских это благовонный бизам, что привозят из Индии и Китая; однако ж свое платье держат они очень чисто: от него совсем нет дурного запаха.

Потому что пока они сидят дома, одежда на них самая плохая и оборванная, что ни есть хуже. Когда же выходят гулять или навестить своих приятелей, в церковь, на торг или в кремль, одеваются в самое лучшее нарядное платье, какое есть у них, а пришедши домой, опять снимают его и хранят бережно в сундуках и ящиках, чтобы оно всегда было чисто и опрятно, если захотят опять надеть его, и снова берут и надевают свои старые лохмотья, которые обыкновенно носят дома. Этого обычая держатся все, как высшего, так и низшего звания лица, мужчины и женщины, старики и молодые.

У кого нет своего собственного хорошего и дорогого платья, в такую пору, когда бы ему очень хотелось иметь его, особливо в большие праздники или когда надумается сходить в гости, поважничать и пощеголять перед своими друзьями и родственниками, тот занимает платье у других и платит прокат за столько дней, на сколько хочет иметь его и повеличаться в нем. А на это они не смотрят, что должны будут голодать, есть сухой хлеб и пить одну воду, только бы показаться в люди нарядными, гордыми и чванливыми, потому что от природы они больше расположены к тщеславию и наглости, нежели к смирению, кротости и другим добродетелям.

Они по большей части недоверчивы, легкомысленны, охотно делают несправедливость, легко божатся, не исполняют, что скажут и обещают; никто не поверит другому на тамошний талер без залога и поруки. Отец не верит сыну, сын, наоборот, отцу без залога, расписки или поручительства. Когда они покупают что-нибудь на торгу, дрова или какие-нибудь мелочи, рыбу, или мясо, или что ни есть подобное, купец берет деньги и, сосчитав, держит их во рту до тех пор, пока не отдаст товара покупателю и не найдет времени спрятать их. Часто бывает у них во рту до четырех или до пяти талеров, когда они продают или покупают, однако ж разговаривают между собою без всякого затруднения для языка и не роняя изо рта денег до тех пор, пока не захотят их выронить нарочно. В торговле они очень обманчивы, плутоваты и лукавы и легко могут надуть какого-нибудь простака или олуха, не знающего их приемов, обычая и сноровки, потому что они ценят иногда в 12 талеров такую вещь, которая стоит не дороже полугульдена, и после всякого запроса сбавляют что-нибудь, так что наконец за ту вещь, за которую они просили 12 талеров, получают не больше полугульдена или даже и меньше, а за то, за что просят 100 талеров, берут иногда 30 или 40, несмотря на то, что оно не стоит больше десяти: оттого и случается часто, что не знающий цены товару и не умеющий ничего выторговать легко бывает обманут.

Иногда сговорятся их пятеро или шестеро и, не давая заметить, что знакомы между собою, отойдут в сторону и поджидают, не пойдет ли кто к их товарищу, носящему что бы то ни было для продажи. Покупатель станет давать ему за то такую цену, какой, по его мнению, оно стоит; тогда тотчас же являются друг за другом собратья купца с намерением купить то же самое и дают вдвое против того, что давал первый покупатель, притворясь, что не знают друг друга, а покупатель, не понимая этой проделки, дает такую же цену, какую давали они, и таким образом попадается в обман, а они уходят, смеются над ним и делят между собой деньги, вырученные сверх настоящей цены товара.

Оттого-то кто хочет торговать с ними и что-нибудь купить у них, не должен смотреть на их первый запрос, но давать вполовину меньше против того, чего они просят. Потому что после всякого запроса они сколько-нибудь уступают и смотрят, знает ли он толк в товаре или нет: замечая, что он сметлив и знает толк в товаре, они требуют тогда настоящую цену; так и сторговываются; а то, в противном случае, надо остерегаться их лукавых проделок.

На всех больших дорогах в стране держат почтовых лошадей, чтобы всякий дорожный человек мог быстро продолжать свой путь без всякой остановки. Всякий, путешествующий по стране, туземец ли он или иностранец, имея вид из Великокняжеского приказа, тотчас же как приедет на двор и сойдет с лошадей, предъявив свой вид, получает свежих, сколько ему нужно. Как скоро поселяне, едущие с чужеземцем, засвищут и зашуркают сквозь зубы, другие закричат им из окна, днем ли это случится или ночью, и спрашивают, сколько надобно лошадей, а узнав это, приводят их на тот двор, нарочно для того построенный, где сошел иностранец.

Они ездят очень шибко, всегда во всю прыть, как только можно, несмотря что между каждым почтовым домом шесть, восемь, десять или двенадцать миль. Они ни одного разу не кормят лошадей, не дают им постоять и вздохнуть до самого того места, где хотят быть или где возьмут свежих лошадей на место прежних, не смотрят на то, что они могут пасть и околеть на дороге; потому что не обязаны платить за них, да им и велено ехать поспешно днем и ночью и возвращаться назад, по исправлении их дела.

Оттого-то великий князь каждые восемь дней может получать известие о том, что случится на границе и в других местах страны, лежащих от Москвы в 150 милях, а в случае промедления и мешкотности почтальонов сажают в смрадные темницы, безжалостным образом секут розгами до того, что кожа отстает от мяса. Благодаря такой строгости и наказанию каждый должен делать много миль в один день, а в 14 дней сделать невероятно большую дорогу для исправления дел и поручений великого князя.

Москвитяне сильный, крепкий и здоровый народ, не знают множества болезней, которые в ходу в других странах. Моровая язва совсем не известна живущим в Москве, также и за Казанью и Татарией; ее знают только пограничные жители Новгорода, Пскова, Смоленска и многих других мест. Однако ж у них есть другие болезни, в особенности одна, не совсем похожая на чуму. Потому что когда начнет свирепствовать, во всяком доме умирает пять или шесть человек; впрочем, она не расходится по всей стране, а только по некоторым местам, например около Москвы, Рязани, Переславля, Володимира, Ярославля, Вологды и Белозерска, свирепствует не больше года до своего прекращения, и между каждым разом делает промежуток шесть или семь лет.

В домах у москвитян, как бедных, так и богатых, есть живописные образа: они вешают их не только в жилых покоях, в том месте на стене, где стоит стол, но также и в передних, в лавках и во всех комнатах. При всяком входе и выходе они кланяются и крестятся перед образами, полагая, что без них не могут вспомнить Бога, если не видят их. Особливо когда идут спать, встают с постели, выходят из-за стола или из дому и опять входят в него, они наклоняют голову перед образом и крестятся три раза тремя согнутыми пальцами, большим, указательным и самым длинным: крест кладут сперва на переднюю часть головы, потом на грудь, затем на правое плечо, после чего делают сильный удар в грудь и всегда держат голову вниз (если кто делает это как-нибудь иначе, того не считают христианином) и говорят: «Помилуй мя, Господи, помилуй мя!»

Посторонний человек, посещающий своего приятеля, при входе в избу смотрит сначала, где привешен у него образ или распятие, становится плотно к двери, берет в руку шапку, наклоняет голову перед образом, крестится три раза и потом всем, сколько их ни есть в избе, желает счастья, здоровья и долгой жизни, после чего тотчас же они идут к нему навстречу, целуют его, прося садиться. Исправив свое дело, он встает опять, оборачивается к образу, наклоняется и крестится опять три раза, как и прежде, прощается и уходит оттуда; его провожают до ворот, где опять так же раскланиваются друг с другом, смотря по их взаимной любви и дружбе, и расстаются.

Зажиточные и богатые люди всегда ездят верхом, куда им приведется, в Кремль ли, на торг, в церковь или в гости, для посещения друг друга, и считают большим стыдом и бесчестьем ходит пешком. Но когда человек низшего звания посещает такого, который выше и знатнее его, он привязывает свою лошадь к воротам с улицы и приходит на двор пешком и исправляет свое дело. Если же посещает равного с ним звания и состояния, то подъезжает к крыльцу на дворе, слезает с лошади, идет в покои и говорит свое приветствие, как сказали мы выше, а потом излагает свое дело.

Когда они дают обещание и должны сдержать его, у них в обычае целовать крестик, который носят на шее: тогда вполне можно положиться, что они сдержат свое слово и обещание без всякого коварного обмана. Если кто обвиняет другого перед правительством или делает новое показание, то должен тоже целовать крест и засвидетельствовать, что это правда. Они привыкли часто креститься и не возьмут в рот никакого кушанья и напитка, не перекрестившись сперва, думая, что тогда кушанье и питье благословлены и охранены от всякой ворожбы. Хотя и говорят они, что никогда не крестятся напрасно и не хотят надувать, однако ж часто оказывалось противное.

Потому что это самые лживые и обманчивые люди, каких только можно найти во всем свете, и часто очень надувают божбою как земляков, так и иностранцев: клянутся, божатся Христом Искупителем, что это взаправду так было, полагая, что в том не много значения, а не подумают, что Всемогущий Бог снисходителен и терпелив, но ему не угодно, чтобы употреблялось во зло его святое имя, и он накажет делающих это, по словам Валерия Максима: «Lento quidem gradu ad vindictam sui divina procedit ira, tarditatemque supplicii gravitate compensat» 2 [Его священный гнев идет к отмщению медленными шагами, запоздалость наказания возмещает его тяжесть]. Хотя наш Господь Бог медлителен на отмщение, но чем он долее медлит им за какое-нибудь дело, тем строже накажет за оное.

Что касается их судов, то когда производится суд, при нем всегда должны присутствовать кто-нибудь из государственных советников и секретарь. Что они скажут, положат и присудят, должно быть приведено в исполнение, право ли оно или нет. Потому что на них никто не может жаловаться: их приговор произносился от имени великого князя и, следовательно, справедливо; его воля, чтобы все было так, как он сказал и приговорил. Они дают приговор не по письменным и установленным законам, а как скажет и желает великий князь и как кажется хорошим и правосудным для совести лиц, исправляющих судейскую должность; они, впрочем, не очень стесняются совестью, да и не много имеют к ней уважения, а судят большею частью по расположению и подаркам, так что часто дают хорошее решение тому, у кого неправое и темное дело, а напротив тот, у кого оно правое и чистое, получает приговор суровый и несправедливый. Впрочем, есть у них и кое-какие постановления и указы, сделанные по приказанию великих князей, например следующие:

Кто поймает отъявленного разбойника на большой дороге и на месте преступления, должен представить его в суд и уличить истинными и ясными показаниями, тогда разбойник кладется на колесо; но сперва его растянут и подвергнут мукам.

Кто обокрадет и ограбит церковь и пойман будет на месте преступления, того без всякой пощады сажают на кол, а такая смерть ужасна: некоторые посаженные живут полдня или целый день, иногда даже два, если палач не угодит ему колом в сердце. Когда они умрут, их снимают с кольев, отвозят за городские ворота, сжигают в пепел и накидывают на это место песку и золы.

Все изменники, зажигатели, также и те, которые без всякой крайности сдают неприятелю города и крепости, наказываются смертью без всякой пощады.

Кто убьет своего господина, захочет тайком убежать из страны и будет уличен в том свидетелями, наказывается смертью, без всякой пощады.

Кто в своем доме на самом деле поймает вора, укравшего большие деньги и убьет его до смерти, должен отнести его к судье, который и разбирает дело: если оправит вора, обокраденный должен заплатить деньги; если же обвинит вора, умертвивший его свободен. Кто сделал воровство в первый раз, не в монастыре или в церкви, того должно наказывать не смертью, а денежною пеней, высечь розгами по заднице, положив ему голову между ногами того, кого он обокрал. Если он попадется в другой раз и будет уличен в воровстве ясными и справедливыми уликами, то должен возвратить обвинителю украденные у него деньги, вдвое против того заплатить судье, быть высеченным розгами и посидеть в темнице, смотря по важности воровства. Если ему негде взять столько денег, его наказывают смертью, только не виселицей, а сажают с несколькими камнями в бочку и топят в реке.

Если кто подозревается в воровстве и не может быть уличен ясными доказательствами, то ставит за себя поруку, а не нашедши ее, целует крест и таким образом отклоняет от себя подозрение. Несмотря на все это, они тем не менее расположены к воровству, так что не могут и пропустить его, и воруют не только простолюдины, но и значительные люди.

Свидетельство дворянина имеет больше силы в таких делах, нежели человека низшего сословия.

Кто сделает блуд с замужнею, и муж опять возьмет ее к себе, прелюбодей должен вполне удовлетворить его деньгами и быть сеченным розгами по голой спине от Думы до дома мужа, который берет опять к себе жену. Если же не возьмет ее, у ней остригают волосы, отдают в монастырь и делают ее черницей, а муж берет себе другую жену, прелюбодей же уплачивает ему некоторое количество денег.

Кто нарушит приказание великого князя и в противность его воле станет продавать пиво или водку и пойман будет на самом деле, тот лишается напитков и платит 12 талеров пени. Если поймают его в другой раз, он также лишается напитков и, кроме того, должен быть высечен розгами и заплатить 30 талеров пени. Если же он попадется в третий раз, должен отдать 100 талеров, в опале ссылается в Сибирь и лишается всех напитков, какие найдутся у него в доме.

Кто хочет обвинить кого-нибудь в грабеже, прелюбодействе, воровстве или в других злодействах, должен велеть написать просьбу великому князю и подать ее в суд боярину; прочитав ее, этот снаряжает сторожа, который должен потребовать обвиненного в Кремль и объявить день и час, когда ему надо будет отвечать на вопросные статьи и когда обвинитель должен поставить за себя поруку или сам быть порукою, пока дело не решится в суде.

Кто обвиняется в том, что, будучи должником, не хочет платить и разделаться со своим обвинителем, тот отводится к судье, и если признает свой долг, обязан заплатить его, да еще дать 10 грошей пригласившему его судейскому приставу и писцу талер. Если же долг еще не верен и обвиненный отпирается от него, а расписок никаких нет, так что судья не может решить дела, притом же с обеих сторон окажутся свидетели, показывающие друг против друга, следовательно судья и не может знать, кто прав или неправ, тогда он приказывает им бросить о том жеребий, и на кого он падет, тот должен уступить и заплатить, прав ли, неправ ли он, да еще дать судье полтора талера, писцу талер и сторожу или судейскому приставу 10 грошей. Если же долг свыше 100 талеров, а должник с заимодавцем никак не могут разделаться, судья приказывает одному вызвать на поединок другого; судейский пристав должен указать им место, на котором им биться, и посмотреть, чем кончится бой. Кто проиграет сражение, должен заплатить судье, сколько тот потребует, писарю три талера, приставу полтора и уплатить противнику весь долг и издержки. Если же должнику негде взять денег и расплатиться нечем, его ставят на место, называемое по-русски правеж, и каждый день по три часа бьют его по икрам и голеням небольшими деревянными палками, или батогами, до тех пор, пока он не заплатит, а на ночь сажают в темницу, если не представит поруку в том, что воротится на другой день и опять даст бить себя по ногам, пока не уплатит долга. Хотя бы он заявлял и божился, что не находит никаких способов к уплате, его никак ни освободят, а до тех пор продолжают так потчевать, пока кто-нибудь из его друзей, из сожаления, не вызовется заплатить за него. Если же этого не случится и заимодавец не получает уплаты, должника продолжают все бить, пока не расплатится. Там есть много таких, которые зарывают множество денег в землю и до того привязываются к этому сокровищу, что лучше вынесут безжалостные побои и истязания по икрам и голеням, нежели вынут свой потаенный клад и уплатят долг.

Некоторые сражаются на жизнь и смерть, например, за убийство, вероломство, воровство и другие злодейства. Тогда выигравший сражение должен взять с другого что хочет, а судье, писарю и приставу заплатить, сколько показали мы прежде. Если же проигравший дело и побежденный имеет несколько больше состояния, чем он раздал этим лицам, оно продается, деньги отдаются судье, а побежденный наказывается смертью, смотря по важности дела.

При этой битве между двумя лицами, или сторонами, поступают таким образом: если противники находят себя слабыми, не довольно сильными для боя и не хотят сражаться сами, им позволяется поставлять вместо себя других, даже самых могучих богатырей и нанимать их, если только такие отыщутся. Если же один хочет битвы, а другой нет, то нежелающий тоже может нанять другого, кого ему угодно, и взять такое оружие, какое ему нравится и какое идет для этого употребления, например, броню, которую и надевает на другое платье, пока она не войдет совсем, нисколько не мешая его свободным движениям, рогатину и ручной молоток или другое железное орудие с лезвием на обоих концах, выходящее на четверть из руки сверху и снизу, чтобы, когда они сойдутся, вступят в состязание и схватятся врукопашную, каждому удобнее было заколоть другого, пробить его броню: они не щадят никакого члена, ни головы, ни глаз, и не отстают до тех пор, пока один из них не будет убит. Кого убьют таким образом, тот и должен быть виновным. Если же оба останутся на месте мертвые, другим из их родни предписывается снова сражаться и биться в таком же бою. Тогда убивший другого выигрывает дело, а убитый проигрывает. Никто не смеет говорить что-нибудь о его смерти, а родные должны уплатить все, что считает на нем другой и в чем вышло у них неудовольствие.

Желающий жениться и посватать за себя чью-нибудь дочку, беден ли он или богат, дворянин или нет, высшего или низшего звания, он не может свататься сам и лично переговорить с девушкой: это бы осрамило его. Но отец взрослой девушки, желая выдать ее замуж, идет к знакомому ему молодцу, о котором ему известно, каков он, какого звания и сколько у него богатства, притом расторопность, обычай и приемы этого молодца ему нравятся, так что он охотно бы выдал за него свою дочку. Отец говорит с ним в таких словах: «Твои родители, мой друг, мои хорошие приятели; ты, твой нрав и приемы мне очень понравились; имя у тебя честное; все тебя любят, потому-то мне и хочется выдать за тебя свою дочку, если только она тебе полюбится. Приданого за нею столько-то в разных вещах: в серьгах, сшитых платьях, серебре, деньгах, скоте, лошадях, крепостных рабах, служанках и другом домашнем имуществе».

Если сойдутся они, молодец отвечает: «Когда ты желаешь меня в сыновья и в зятья себе, и тебе это кажется хорошим, я об этом подумаю, а ты попроси о том моих родителей и приятелей, я ж буду согласен и доволен, что они надумают и решат». Когда его родители узнают об этом сватовстве и дадут на то свое согласие, они тотчас же толкуют о том, сколько отец должен дать приданого за дочерью и, покончив это, назначают день свадьбы. Если же отец или приятели жениха попросят, чтобы жених еще до свадьбы посмотрел и полюбовался на невесту, родители ее отвечают на то отрицательно и говорят, чтобы он спросил про нее других, которые ее видали; им известно, какова она: этого и будет с него до венчанья. Когда же родители и приятели все-таки не отстают и говорят, что если жениху нельзя видеть невесты, то они хотят посмотреть на нее: это и дозволяется им, если невеста без порока и увечья, и тогда отец, мать и две короткие их приятельницы отправляются в жилище невесты. Если она из зажиточных или богатых, и в доме у нее много покоев, то сидит одна в комнате, разодетая и разряженная. Если она бедная или недостаточного состояния и в доме всего одна комната, она сидит, принарядившись, за занавескою, чтобы никто не видал ее. Подошедши к ней, женихова мать выводит ее из комнаты или из-за занавески, берет за руку, ходит с ней взад и вперед, оглядывает ее внимательно, не слепа ли, не хрома ли она, не колчет ли, не шелудива ли или нет ли за ней какого другого недостатка и порока; если она довольна невестой, то говорит ей, что она будет за ее сыном; так и пойдут к столу и веселятся. Потом невестина мать точно так же пойдет в дом жениха и тоже осматривает его, не слеп ли и не хром ли он и не имеет ли какого другого увечья; а если он ей понравится, тотчас же посылают за писарем и с обоюдного согласия делают крепкую запись, а именно: кто изменит своему слову и обещанию в каком-нибудь из тех условий, которые положены обеими сторонами, и поставит его ни во что, должен будет заплатить в наказание столько-то сотен талеров. Часто бывает, что так как не дозволяется заранее видеть невесты, то женихи и берут за приданое колченогих, слепых и отвратительных женщин, меж тем как располагают взять других, прекрасной наружности. Так и сбывается пословица: «Quisquis amat ranam, ranam putat esse a Dianam» 3 [Каждый, кто любит лягушку, считает ее Дианой]. Да еще надо быть довольным этим случаем. Оттого-то часто и видишь большие ссоры и равнодушие между супругами, потому что они большею частью не знакомы между собою, никогда не видались прежде, а отданы друг другу и обвенчаны вместе. Все девушки, красивые и знатные, большею частью содержатся взаперти: только и выходу у них, что в церковь в праздник, да еще на свадьбы. У родителей есть довольно причин держать так своих дочерей, потому что они, как и большею частью водится за русскими женщинами, очень склонны к нежному наслаждению, особливо же расположены к иностранцам.

Когда наступит день свадьбы, которую играют с изобилием в кушаньях и напитках, так что все перепьются: и священник, и жених, и невеста, и гости, то родители, опекуны и близкие родные отводят жениха с невестою в церковь. Священник часто до того упируется и напьется, что надобно бывает держать его под руки служителям, чтобы он не свалился, когда станет исправлять свою службу и венчать молодых.

Лицо у невесты закрыто фатой и открывается только после венчания. Священник требует сначала своего должного, а именно нескольких печеных пирогов, и как скоро получит их, венчает и соединяет молодых: сперва начинает петь 127-й псалом Давида, потом подходит к жениху, кладет руку ему на голову и говорит: «Скажи мне, господин жених, хочешь ли взять себе в жены эту нежную молодую девицу и любить ее в нужде и довольстве? Не будешь ли бранить и корить ее крепким словом и бить кнутом и палкой? Не бросишь ли ее, когда она будет слаба, больна, дряхла?» Жених отвечает на это: «Нет». Точно так же обращается он и к невесте и спрашивает, что, будучи такою маленькою, молоденькою и нежною, намерена ли она взять себе в мужья такого великана и будет ли удовлетворять его, как жена? Хорошо ли будет вести его домашнее хозяйство? Сохранит ли ему верность, когда он устареет, поостынет, сделается слаб и дряхл?» Она отвечает на это: «Да». Священник тотчас же берет веночек из полыни, кладет его на головы им и говорит: «Раститеся и множитеся», – потом читает, благословляет их трижды крестиком и говорит: «Что Бог соединил, того никто не должен разлучать». Когда священник кончит, все находящиеся в церкви зажигают маленькие восковые свечки; священнику подают деревянную позолоченную чашу с медом, из которой он и поит молодых, поздравляя их с новым брачным состоянием. Взяв чашу и отведав из нее немного, они бросают ее на пол и топчут ногами, говоря эти слова: «Так будем попирать и растопчем всех, кто захочет поселить ненависть и ссору между нами».

Женщины, бывшие в церкви, бросают на молодых лен и конопляное семя, желают им здоровья и долгой жизни и изобилия во всем, нужном для их хозяйства; потом идут из церкви к ним в дом, веселятся, забавляются, едят, пьют, пляшут и прыгают целую ночь, и если их мужья не станут зорко смотреть за своими женами, они поднимут сильное распутство с другими мужчинами: «Nam occasio facit furem» 4 [Бывает, что случай делает вором], потому что очень расположены к сладострастию. На другой день они провожают невесту в тот дом, где она будет жить, и ведут ее с закрытым лицом, а она кричит, рыдает и воет всю дорогу, что должна проститься с отцом, матерью, братьями, сестрами и со всеми подругами, что ее уводят от них, а она уж не воротится к ним.

После того как жениха и невесту таким образом обвенчают, молодой муж покупает славную тонкого плетенья плетку и вешает ее на стене комнаты, чтобы раз в месяц хлестать и наказывать жену для заявления своей привязанности к ней.

Если же этого не бывает, жена думает точно так же, как холопы и служанки, что господа не любят их и не дорожат ими, потому что не получают от господ побоев; чем более жена, раб и служанка получают колотков, тем более они им нравятся; по их мнению, тогда оказывают им больше чести и любви, нежели когда не бьют их.

Несколько лет тому назад в Москве действительно случилось одно происшествие, историю которого многие еще помнят: я сам часто слыхал ее от русских и иностранцев. Был один итальянец по имени Иордан, который женился на русской и несколько лет жил с нею в большой любви и согласии, не ссорился, не бранился, не бил ее. Жена очень дивилась тому и однажды с улыбкой на лице, ласкаясь к мужу, сказала ему: «Муж, зачем ты не от всей души меня любишь?» – «Я люблю тебя всей душою», – отвечал муж и с этими словами обнял ее, поцеловал. Но она говорила, что никогда еще не видала того и никогда не замечала истинных знаков любви. Тогда муж спросил у нее, каких же ей хочется видеть знаков? «Ты никогда не бил меня, – отвечала жена, – стало быть, и не показывал настоящей любви ко мне». – «Прежде я совсем не знал, – отвечал муж, – чтобы побои были признаком любви; несмотря, однако ж, на то, за ними дело не станет». Спустя немного времени, придравшись к пустякам, он порядком постегал ее плетью, что было для нее очень приятно: она стала больше любить, уважать его и усерднее услуживать ему. Заметив это, он посек ее кнутом так, что она слегла больная в постель, но не сказала на то ни полуслова. Он поколотил ее и в третий раз так усердно и так жестоко, что через несколько дней она умерла: таким образом он и заявил ей свою сильную любовь к ней, но ее друзья и родные обвинили его в том перед правительством. Узнав это, он сказал о том своей собратии, а они то и дело смеялись и говорили, что она сама причиною своей смерти. Ей не надобно бы ничего говорить и откровенничать с ним о русской любви, а то он понял ее слова в таком только смысле, что докажет больше любви и уважения к своей жене, нежели русские к своим, если из привязанности к ней забьет ее до смерти, тогда как русские бьют своих плеткою.

Приглашенные и явившиеся на свадьбу дают невесте и жениху, по своему состоянию, подарки, которые жених тщательно записывает и запирает в ящик, а после свадьбы вынимает их и рассматривает: ежели что-нибудь из них ему понравится и он может извлечь из того какую ни есть пользу, то оставляет это у себя, посылает на торг и велит сказать его цену.

А что ему не нравится и чего оставить у себя не захочет, отсылает назад и дружески благодарит принесших ему это. Но за оставленное им у себя должен заплатить деньгами или другим товаром в продолжение года.

Когда кто-нибудь ценит свои подарки выше, нежели оценены они на торгу, и не доволен оценкою, жених идет к тем, которые оценили их, и спрашивает, не стоят ли они дороже. Если ценовщики скажут: «Нет», – то и он не должен давать за них больше, хотя другой и оценил их выше.

Если жених не заплатит за них в течение года или невежливо отошлет их назад, то обязан заплатить за них вдвое.

При заключении браков москвитяне берут в соображение свойство, кумовство, кровное родство и некоторые степени, а именно, что два брата не могут жениться на двух сестрах, также на тех, с которыми вместе принимали из купели младенца и были свидетелями, с которыми в родстве в нисходящей и восходящей линии, или с родственницами in primo, secundo et tertio gradu lineae inaequalis 5 [Первой, второй и третьей степени по любой линии].

Они не поступают, как турки и татары, и не берут многих жен, но всякий доволен одною женою, пока она ему нравится. Потому что как скоро жена не станет нравиться мужу, между ними не будет согласия, и он охотно желал бы от нее избавиться, только не имеет законных предлогов к разводу, например, распутство, смертоубийство, колдовство, воровство и другие преступления. Он подкупает нескольких мошенников, которые приходят к нему, выдумывают большие клеветы, говорят, что жена его делала то-то и то-то. Муж отправляется с ними к чернецам в монастырь, просит, чтобы они послушали, что мошенники говорят о его жене, что она сделала и то, и другое, а потому он и желает развестись с нею, и дает чернецам 20 или 30 талеров.

Чернецы тотчас же отправляются в женский монастырь и приказывают черницам идти в тот дом, где живет эта жена. Они тотчас же берут ее, остригают ей волосы, снимают с нее платье, надевают на нее черническое и поскорее ведут ее, против воли, в монастырь, где и должна она оставаться черницей до самой смерти. А муж до истечения шести недель не может жениться опять, но потом ему разрешается взять другую жену.

Точно так же для русских слабы и ничтожны всякие честные законы и уставы: у них делаются и допускаются почти все грехи и пороки, так что честный и приличный человек ужаснется, услышав о том.

Таков, например, этот, еще не самый худший: когда бедные и мелкие дворяне или граждане придут в крайность и у них не будет денег, они бродят по всем закоулкам и смотрят, не попадется ли каких-нибудь богатых молодчиков, и предлагают им для блуда своих жен, берут с них по два и по три талера за раз, смотря по красивости и миловидности жены, или как сойдутся в цене. Муж все время ходит за дверью и сторожит, чтобы никто не вошел, не помешал и не потревожил их в таком бесчестном и распутном занятии. Они, а особливо большие бояре и дворяне, делают и больше распутства, содомские грехи, мужчины с мужчинами, да еще и не тайно, а часто на глазах многих лиц, считая для себя честью делать это, не стесняясь и гласно.

Часто к ребенку или к молодому человеку они привязываются сильнее, нежели к своим женам. Но это гнусное и ужасное дело, идущее наперекор Богу и его законам, даже наперекор природе и всему человечеству. Всего ужаснее, однако ж, дела их с разными неразумными тварями и скотами: они без всякого различия имеют с ними нечестивое соитие. Да еще и не совестятся хвастать, что делают это часто потому, что их наказывают.

Когда обвинят кого в том пред великим князем, он отвечает, что это дело до него не касается, а потому и следует наказывать за это не ему, а одному только Богу, который неизбежно накажет его в свое время. А провинись-ка этот человек в чем-нибудь перед ним самим: как светский государь, он присудит ему вдоволь мучений и казней.

Простой народ так и думает, что Богу нельзя ничем угодить больше, как подаянием чего-нибудь из своего имения в пользу церкви: многие из них делают такие приношения с большим усердием. Когда же эти подаяния попадут в руки монахов, они сперва сами поживятся ими, так что большею частью встречаются из них такие, которые богаче самых знатных бояр в стране. К тому еще ведут гнусную жизнь в сластолюбии, пьянстве, разврате и подобных тому пороках, потому и те приношения, которые, по мнению простых людей, идут на устроение церквей, монастырей и часовен, служат только для различной суетности, невоздержности и обжорства духовных лиц.

Глава всего духовенства патриарх, имеющий свое местопребывание в Москве: он пользуется таким же высоким значением и почетом, как константинопольский и антиохийский патриархи, и носит такой же большой титул, как и великий князь, кроме того только, что пишется не царем и великим князем, а всероссийском патриархом. При его избрании ему бывает не меньше почестей и услуг, как и при выборе великого князя. Тогда соберутся все митрополиты, архиепископы, епископы, игумены, строители и все главное духовенство со всех церквей и монастырей и доложат великому князю, что желают выбрать патриархом такого, который выше всех их по богобоязненности, добродетели, благочестию, святой жизни и науке; в случае согласия и соизволения великого князя выбирают и посвящают это лицо в патриархи со всеми духовными обрядами.

Если же избранный не угоден великому князю, он избирает другого, который ему нравится; хотя бы этот сан тому и не шел, превышал его способности и против него было все духовенство, однако ж все же духовные лица должны будут признать и почитать его патриархом, если такова воля великого князя.

За патриархом следуют митрополиты страны, которых три: самый главный живет в Новгороде, другой в Суздале, третий в Ростове. Рязанский епископ тоже не меньше по значению митрополита и выше всех других епископов, которых столько же, сколько и княжеств, так что во всяком княжестве свой епископ, а именно: в Твери, в Пскове, Смоленске, Коломне, Казани, Астрахани, Вологде и во многих других городах. Епископу подчинены и подвластны монахи и священники, а все духовенство, как высшее, так и низшее, подчинено патриарху, имеющему свое местопребывание в Москве.
У духовных большие поместья: у некоторых до тысячи душ, и значительные доходы, так что они могут держать несколько тысяч лошадей, а в их монастырях служат им многие дворяне, точно князьям этой страны. Когда начнется война, они должны содержать несколько тысяч конных и пеших воинов, соразмерно своим доходам. Потому что им принадлежит целая треть доходов и поместьев страны, другая треть дворянам, а остальное великому князю. Оттого-то они со своими лошадьми и слугами должны быть готовы на войну с неприятелем наравне с боярами и дворянами. Все монахи и монахини, сколько бы их ни было в стране, носят длинные черные шелковые платья, шелковые, грогреневые и толстые холщовые, не могут надевать рубашек и никаких мелочей из полотна: они говорят, что основатель их ордена святой Бернард.

Они ужасно неприличны, неучены и не умеют ничего ответить, когда их спросишь что-нибудь из Библии, или из св. отцов, или об их вере, ордене и жизни: они говорят, что не могут отвечать на это, потому что должны держать себя в простоте и невежестве, и не умеют ни читать, ни писать. А тоже напиваются допьяна и держат себя, точно какие свиньи; говорят, что патриарх, митрополиты и епископы – их духовные защитники, перед ними они и будут отвечать, потому что не сделали ничего кроме того, что им велят они делать.

Патриарх, митрополиты и епископы носят длинные черные кафтаны такого же вида и покроя и без всякой разницы с монашескими, кроме того только, что у монахов и священников эти кафтаны из сукна и других плохих материй, а у других духовных лиц из камки, камлота, каламанки, раша и других подобных тканей. Епископы отличаются тем, что сверх кафтана носят длинную черную мантию, на которой, по каждую сторону груди, три шелковых белых и разноцветных веревочки, или шнурочка, висящие против сердца с головы до ног: по плечам же, кругом и на руках, эта мантия вышита крестами; они хотят показать тем, что из их уст и сердца истекают чистое христианское вероучение и все добродетели. Для того-то они и отличаются от других такими кафтанами и мантиями и держат себя очень просто, чтоб показать, что за Христа охотно потерпят крест и перенесут великие беды, голод, бедность. Все они также держат расписанную палку в руках, стоят ли когда или сидят, вверху она немного закривлена и на их языке называется «посох»: тем хотят они заявить свое величие и святость перед своею паствой. Новгородский митрополит отличается только тем, что носит белую мантию, также увешанную и вышитую разноцветными шнурками, и белый клобук.

Патриарх, митрополиты, епископы, игумены, строители и монахи носят круглые черные шляпы или шапки, видом похожие на тарелку, священники носят шапочки и бреют волосы на голове в том месте, где сидит эта шапочка, а кругом головы отпускают длинные волосы. Сверх шапочки они носят еще другую шапку, которую никогда не снимают, потому что она надевается на них епископом при пострижении; она шьется из хорошего сукна или бархата разных цветов, изнутри подбивается куницами, соболями и другими мехами; опушка у ней бобровая. Некоторые носят и черные шляпы от дождя и жару; иные серые и некрашеные, из бобрового волоса.

Там есть и такие монахи, которые уходят из монастыря в пустыню, строят там хижинку себе, живут в ней, ищут пищи на земле или на деревьях, например, корней, трав и тому подобного. Они очень бедны, терпят великий голод и нищету, влачат жалкую жизнь, заказывают себе железа в несколько пудов весом и ходят в них до тех пор, пока они не свалятся сами: все думают заслужить тем вечную жизнь. Тогда причисляют их к святым, а по смерти их молятся им. Священники, живущие в городе, получают от великого князя и граждан богатые доходы.

А другие, живущие в деревнях, до того бедны и жалки, что иногда едва имеют насущный хлеб для утоления голода, потому что получают с крестьян очень немного. Им нейдет ни муки, ни десятины деньгами, а только, когда крестят у крестьян детей, венчают их, хоронят покойников, получают с них не больше гроша, да еще большой белый хлеб с начинкою из ячменной крупы. Каждую неделю они должны служить три обедни, кроме воскресенья и праздников.

Каждый день три раза и один раз ночью служат и поют они свои часы как установлено и приказано им от патриарха, митрополитов и епископов. Кто не исполнит того и сделает упущение, того отрешают от места. Каждый священник должен держать помощника, потому что без него ни один священник не может служить обедни. У всякого должно быть не больше одной приходской церкви.

Почти все церкви одинаковой постройки: их башни обыкновенно с яблоком, по большей части крыты медью, свинцом, жестью или другим веществом, со множеством крестов, число которых на церкви должно быть сообразно с числом алтарей внутри ее, и при каждом алтаре особенный певчий. Все доски и чурбаны делают они ровно и гладко, без всяких пил и рубанков, одним топором, которым владеют очень проворно.

Проходя мимо церкви или монастыря, никто не смеет мочиться, потому что это считается большим срамом и преступлением: некоторых брали за то под стражу, очень наказывали и секли. Точно так же не дозволяется впускать в церковь собаку и чужеземца не их веры, потому что они называют последних еретиками, полагая, что совершенно святая и чистая церковь осквернится чрез это и лишится своей святыни.

Всякая церковь имеет по крайней мере два или три колокола, впрочем, многие и по шести, семи, десяти и двенадцати. Однако ж у них звонят не по-нашему: пономарь дергает за веревку, крепко привязанную к языку, и ударяет им в край колокола. Когда священник совершит и поднимет св. дары, начинается сильный звон во все колокола, чтобы все, находящиеся вдалеке оттуда, услышав звон, могли знать, что совершается в это время в церкви. Обедню и все церковные службы они поют на своем отечественном языке.

Церкви не очень велики и часто так набиты народом, что много людей стоит вне церкви и у церковных дверей. За дверями же должны стоять и все преступники, которые не могут входить в церковь: они часто кланяются в землю до того, что накланяют себе шишек на переднюю часть головы, много крестятся и потом поднимают глаза к небу.

Во все большие праздники, например, в Рождество, в Пасху и другие праздничные дни, священники и монахи ходят по городам и большим деревням с кадилами, крестами и святою водою, кропят, кадят и крестят всех, попадающихся им на улице, заходят в дома, куда их, однако ж, попросят, а то, пожалуй, найдет их большая толпа, потому что за исправление этой службы священникам обыкновенно дают полгроша.

В церквах священники не говорят никаких проповедей, только поют и читают на своем родном языке, сколько велят им патриарх и епископы, некоторые молитвы из молитвенников, Псалмы Давида и кое-какие отрывки, то из св. отцов, то из Нового Завета.

Чем шибче и громогласнее выкрикивает священник, тем выгоднее о нем мнение: полагают, что он учен и может хорошо исправлять свою должность. Если же он запинается и не может продолжать скоро и бойко, слушатели до того рассердятся, что нажалуются на него патриарху, и иногда он лишается места. Патриарх, митрополиты и епископы служат в церквах не часто, а только смотрят, чтобы священники исправляли церковную службу как следует.

В большие же праздники служат епископы и митрополиты. При церквах у них училища, в которых юношество учится читать и писать на их языке. Никаких других книг у них нет, кроме азбук, нескольких молитвенников, называемых там «еженедельным молитвословием», по которым молятся Деве Марии, св. Николаю, Михаилу и великому множеству их славных святых, еще некоторые антифоны, Псалтырь Давида, Исповедания веры: Апостольское, Никейское и Афанасьевское, и также Дела Александра Великого. А лица, желающие поступить в священники, читают Новый Завет, проповеди Златоуста, Василия, Григория Назианзина, Амвросия, Киприана, особливо же Златоуста, и некоторые другие.

Ни одному священнику не дозволяется исправлять какую бы то ни было службу в церкви, например, петь обедню, приобщать, крестить младенцев, отпевать покойников и другие подобные службы, если не имеет при себе капеллана; ни один священник также не может без образа и распятия петь и читать в церкви, потому что как мирянам, так и духовным лицам, богатым и бедным, запрещено молиться утром и вечером, не имея у себя перед глазами образа или распятия, в избе ли то или в церкви.

У крестьян, у которых в иных областях нет церквей, есть какие-то большие деревянные кресты в три или четыре аршина вышины, освященные и благословенные священником, с вырезанными на них некоторыми стихами из Псалмов Давида: поселяне, живущие в деревне и не имеющие церквей, совершают перед ними свое богослужение, также утренние и вечерние молитвы.

Все священники и монахи, обвиненные в упущениях по должности, наказываются патриархом и епископом, смотря по степени их вины. В случае же какого-нибудь другого их преступления и греха, например прелюбодеяния, блуда, воровства, убийства или измены, они выдаются гражданской власти и терпят заслуженное наказание.

Впрочем, положение священников лучше монахов, потому что им не так строго велено держать пост, как последним. Священникам дозволен такой же пост, как и всем другим мирянам в стране. Они едят мясо и рыбу, когда едят это и другие; когда же миряне постятся и воздерживаются от мяса, то же должны делать и священники. Патриарх, митрополиты, епископы, монахи и монахини, поступив в это звание, не могут никогда даже и отведывать мяса, а не то что есть его. О Рождестве, Пасхе и в другие большие праздники им разрешается есть молоко, сыр, масло, яйца, сливы, яблоки и тому подобное. В эти праздники они до того напиваются, что валяются по улицам, да так и остаются там. Священники тоже бывают пьяны, потому что их угощают, когда они придут куда-нибудь с крестом и святою водою, часто бегают по улицам, падают там и валяются в грязи как скоты. За это с них не взыскивается: если же в пьяном виде они сделают что-нибудь неприличное, их секут за то розгами.

Если мирянин, поссорившись со священником, подерется с ним и угодит ему в голову, где находится шапочка, надетая на него при посвящении, которую он никогда не снимает ни в церкви, ни где бы то ни было, такой наказывается розгами и тюрьмою. А когда угодит ему в другое какое место на теле, в лицо, в бок, в глаз или куда бы то ни было, и отпотчует его на славу, тогда он не виноват и не подвергается никакой беде.

Священникам положено жениться, только они должны брать за себя не таких, которые нажили себе дурную молву и известность или которых родители сомнительной честности, а непорочных девиц, не имевших еще связи ни с одним мужчиной; священники могут их держать у себя до самой их смерти. По кончине жены священник не может брать другую, если не хочет лишиться места или быть согнанным с него. Пожелав жениться опять, он должен сделаться мирянином и уж не может исполнять никакой церковной службы, а должен доставать себе хлеб мирским ремеслом и жениться на той, которая ему полюбилась, девушка ли она или вдова; потому что он не соблюл слов апостола Павла и пренебрег ими, а именно, что епископом должен быть не находившийся под наказанием муж одной жены, а не многих. Он поступил также и против Собора в Гангре, постановившего следующее: «Священник, берущий себе больше одной жены, должен быть лишен сана».

Также: «Проклят всяк, кто презирает священника, имеющего не более одной жены, и говорит, что не похвально принимать из его рук св. тайны». Если священник пожелает оставить жену и быть монахом, он может сделать это с чистою совестью, но тогда должен исполнять все монашеские правила да самой смерти. Если же потом он или другой кто-нибудь, пошедший в монахи, также монахиня или другая женщина, надевшая монашеское платье, будут уличены в том, что монах имеет связь с женщиной, а монахиня с мужчиной, такие зарываются живые в землю. Мирское лицо наказывается деньгами, смотря по тому, как расположен к нему судья и какое захочет назначить ему наказание.

Как много у русских церквей, монастырей, священников и монахов, точно так же и много святых, которых они чтут и молятся им в церквах. Главнейшие из них: св. Андрей, св. Николай, Михаил Архангел, Дева Мария, Иоанн, Илия и великое число других. Они также признают и веруют, что Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый – единый и вечный Бог в трех лицах, чтут три лица в едином Божестве, не смешивают лиц между собою и не разделяют Божественной сущности, как написано и постановлено о том в трех Символах, и говорят, что кто не верует всему тому, тот не может быть блаженным и должен погибнуть на веки вечные. Говорят также о себе, что, будучи великими грешниками и преступниками, они недостойны получить что-нибудь от всемогущего Бога по своим собственным молитвам, недостойны молиться и призывать св. Троицу в крайней нужде, но должны просить себе ходатайства у других, чтобы они вступились в их дело и отнесли его к величеству Божию. Потому-то они и молятся всем, о которых знают, что они причтены к святым, особливо же пречистой Матери Божией, пресвятой Деве Марии, которая всегда милосердует о роде человеческом, приносит его молитвы, со всею сердечною преданностью молится за него и сама, чтобы ему прощены были его грехи, потому что без ее заступничества и ходатайства грешникам никогда не получить прощения. И они тоже говорят, что Бог Отец послал своего сына для искупления мира: он вполне и совершил это своими великими страданиями и муками, жестокою смертью, радостным воскресением и вознесением на небо, и что должно прославлять и Духа Святого, молиться ему во едином существе со Отцом и троично в лицах.

Они очень сожалеют о наследственном грехе, оплакивают его и признают, со св. пророком Давидом, что в них ничего нет доброго: человеческая природа очень испорчена теперь, в человеке очень укоренилась неправда, порочность, нечестивая жизнь и презрение к Богу. Оттого-то и вся человеческая природа очень извращена и расположена ко всякому злу, погружена в великий мрак и невежество, всегда преступает десять Божиих заповедей; сердце человека – источник всякого зла, точно испортившийся ключ или ручей.

Потому и считают чрезвычайно необходимым тотчас же относить новорожденного младенца к Господу Иисусу и крестить для омытия всех грехов его таинством крещения.

С новорожденным младенцем поступают следующим образом: только что он родится, приводят священника, который читает сперва какие-то молитвы перед домом, где находится родильница, несколько раз опускает вниз голову, велит родителям отнести в церковь и крестить младенца и потом идет своей дорогой, пожелав родильнице здоровья, с обыкновенными у них обрядами. Родители сейчас же посылают за тремя мужчинами и тремя женщинами, которые должны быть кумовьями и свидетелями, что дитя крещено. Если оно здорово, кумовья относят его в церковь, причем священник должен встретить их у церковных дверей, благословить и перекрестить их пальцами с головы, произнося следующие слова: «Да сохранит Бог вход и исход ваш отныне и до века. Аминь!»

Так и войдут кумовья в церковь с младенцем, а там стоит посредине пола налитая водою купель; возле нее дожидается священник и берет от кумовьев девять восковых свеч (которые они должны держать в руках); эти свечи он прилепляет крестообразно к купели, зажигает и говорит кумовьям, чтобы они три раза обошли за ним кругом купели по солнцу. Он кадит крестообразно купель миррою и ладаном, также и кумовьев. После того подходит к алтарю, берет образ св. Иоанна, распятие, сделанное из золота, серебра, меди или олова, также миро, соль и маленькие ножницы и, возвратившись опять к купели, отдает образ пономарю: так и идет этот с образом впереди, а священник и кумовья с ребенком за ним и обходят три раза купель с горящими свечами в руках; после того священник начнет читать и освящать воду, берет шесть восковых свеч, прилепленных крестообразно кругом купели и кадит ее миррою и ладаном. Кадит также и образ, крест, миро, все по три раза и крестообразно.

По окончании того священник спрашивает: «Желает ли дитя быть крещенным?» Кумовья отвечают: «Да!» – «Назовите младенца!» – говорит священник; кумовья подают ему записку, на которой написано, какое имя желают дать младенцу. Священник дает ему имя и кладет записку на образ, а образ на грудь младенца и опять спрашивает: «Как назвать младенца?» Кумовья отвечают, как назвал его прежде священник и как написано в записке. Тогда священник с кумовьями кладет руки на голову младенца, читает «Отче наш», некоторые молитвы и опять спрашивает: «Какое дать имя младенцу?» Кумовья отвечают по-прежнему. Священник делает вопрос: «Верует ли младенец в Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого?» – «Да», – отвечают кумовья. Тогда священник и кумовья с младенцем поворачиваются спиною к купели; священник спрашивает: «Отрекается ли дитя от дьявола и всех дел его, всех его аггелов, всяких других языческих и еретических вер и останется ли в православной христианской вере в продолжение всей своей жизни?» – «Да», – говорят кумовья и плюют с большим отвращением на пол при всяком слове священника; после того опять оборачиваются лицом к купели, священник кладет руку на младенца и говорит: «Выйди, нечистый дух, из этого младенца и уступи место Духу Святому!» – и с этими словами дует три раза на младенца крестообразно, крестит его рукою, берет маленькие ножницы, которые принес с собою, остригает у него волосы на голове тоже крестообразно, кладет их в книгу, сминает в кусочке воска и прячет в особенном месте в церкви; потом берет образ с младенца, отдает его держать пономарю и опять спрашивает: «Хочет ли быть крещенным младенец?» – «Да», – отвечают ему. «Если желаешь ты быть крещенным, – говорит священник, – так снимите с него одежду и подайте его мне»; кумовья раздевают его и подают нагого священнику, который три раза погружает его всем телом в купель и говорит: «Крещу тебя во имя Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого».

Впрочем, священник наблюдает, чтобы немного рта и носа у младенца оставалось над водою, чтобы ему свободно было дышать и не попало воды. Если младенец окрещен будет как-нибудь иначе, русские думают, что он крещен неправильно и, следовательно, первобытный грех не так чисто омыт с него, чтобы, как новый человек, он мог посещать церковь Божию.

Когда таким образом окрестят младенца, священник берет и кладет ему в рот немного соли, крестит и три раза крестообразно помазывает ему освященным в неделю пред Пасхою елеем грудь, лицо, спину, руки с наружной и внутренней стороны, потом берет чистую белую одежду, надевает ее на младенца и говорит: «Как чиста эта одежда, которую я надеваю на тебя теперь, так же чист и свободен ты стал от всех твоих грехов»; после того читает какие-то молитвы, дает благословение кумам и кумовьям, крестит и кадит их, ласкает и целует дитя, также кумовьев и кум, а в знак того, что ребенок крещен, навешивает ему на голую шею крестик, золотой, серебряный, медный или из другого металла, кроме того дает ему образ, который должен быть защитником и покровителем младенца, велит кумовьям и кумам поцеловаться и запрещает им вступать между собою в брак: так они и расходятся, и кумовья с кумами относят младенца домой к матери.

Когда надобно крестить двоих или троих детей вдруг, для каждого особенно наливается в купель или котел чистая вода, которую крестят и освящают, как описали мы прежде; окрестивши одно дитя, воду выливают в особенное место на церковном дворе и наливают опять свежей в купель, в которой и крестят другого младенца; для того они никогда не употребляют теплую воду, как бы ни было холодно, если только дитя не очень слабо и болезненно. Крещение совершается в церкви; но если бы случилось так, что дитя, по его слабости, нельзя нести в церковь, или, по случаю отдаленности ее, стужа может повредить ему в дороге, или за неимением церкви в том месте, тогда крещение совершается и в домах с описанными выше обрядами, только не в том покое, где лежит родильница.

Таким же образом крестят и всякого отщепенца, отступившего от христианской веры и из жадности к деньгам принимающего идолопоклонническую русскую; но сначала монахи учат его шесть недель в монастыре, как надо молиться, креститься и кланяться перед иконами за дневным и ночным богослужением. Когда ему надобно будет говеть и принимать св. тайны, он должен проклинать и поносить прежнюю свою веру и положить на себя заклятие не принимать ее опять во всех ее статьях, да и жестоко гнать всех, ее исповедающих. После такого научения ведут его на воду и погружают в нее трижды всем телом, будет ли это зимой или летом. Русские говорят, что как Иоанн крестил в реке Иордане, так же должны креститься и эти язычники, или еретики, омыть свои грехи и беззакония и сделаться христианами. Потом надевают на новокрещенного чистую и тонкую одежду, дают ему другое имя и называют вместо Георгия Иваном или Василием. Если это будет зимою, прорубают на льду четвероугольное отверстие, раздевают обращенного донага и опускают его три раза в воду так, чтобы он ушел в нее с головой и ушами. Но сначала монахи кадят и крестят это отверстие со всеми обрядами, употребительными при крещении младенцев. Из воды вынимают новокрещенного монахи, священники и кумовья и от имени великого князя дают ему дорогие и новые платья, ведут его с собой в монастырь, угощают там и радуются, что окрестили его, потому что спасли душу от ада. После того ему дозволяется ходить в церкви и монастыри, если желает, есть и пить вместе с русскими и взять у них жену себе, а прежде он не мог делать того. Сверх того, великий князь дает ему 30, 50 или 100 талеров, смотря по лицу и качеству его покровителей.

Русские тоже думают, что могут быть блаженны верою, впрочем, такою, с которою соединяются и добрые дела, например, пост, подаяние, почитание святых, бичевание и умерщвление плоти, насильственное приучение ее к монастырской жизни, с молитвенником, с знаменованием себя крестом, с обожанием икон, земными поклонами, различием в пище и питье и другими подобными делами, и крепко верят, что такими делами могут удовлетворить Закону Божию и быть блаженными.

Говорят также, что между разными милостями, оказанными Всемогущим Богом человеческому роду, по его великому милосердию, не самое меньшее и то, что он везде на земле поставил гражданских правителей, что есть цари, короли и государи, которые правят и имеют верховную власть, как над христианами, так и над язычниками, чтобы все могли делать не что им угодно, а делали бы что законно, справедливо и честно. Оттого-то они и учат, что правительство надобно уважать, бояться его, быть у него в повиновении, нужды нет, хорошо ли оно или худо. Это, однако ж, очень мало соблюдали они в прошлых годах, потому что не только тайно, но и явно восставали на государей, убивали их и выгоняли.

Чистилища они совсем не держатся, отрицают его всеми силами, однако же признают, что для всякой души, расстающейся на здешнем свете с телом, есть особенное верное место на небе, назначаемое ей Богом, смотря по тому, какое заслужит своими добрыми делами, а именно: благочестивые и богобоязненные будут там, где живут светлые ангелы в невыразимой радости и удовольствии, потому что видят лицо Божие, всегда и непрестанно воспевают его величие, хвалят и прославляют его. А безбожные и злые будут удалены от них в юдоль мрака и там, вместе со злыми духами, почувствуют на себе всеправедный и великий гнев Божий и немилость, в сильной скорби, страхе и трепете станут ожидать пришествия господа Иисуса. Зато богобоязненные ожидают Страшного Суда с большим желанием, отрадою и всегдашнею радостью.

Потому они и считают справедливым служить о душах усопших заупокойные обедни, молиться, чтобы Бог призрел на жертву и обеденную службу живых, молящихся за них, до пришествия Страшного Суда милостиво отвратил свой гнев от них и возвратил им свою милость, чтобы после строгого его Суда они могли получить жизнь вечную. Веруют, что усопшие все же получают облегчение и отраду в своих великих страданиях и страхе в темном месте, хотя и будут осуждены и погибнут навсегда после Страшного Суда.

Потому-то монахи уговаривают русских делать это по несколько раз в год и всегда говорят им, что не может и не должно быть иначе; этого, впрочем, они и сами не знают, потому что, неспособные и неученые люди, они ничего не смыслят в Библии и Слове Божием, но дело в том, что тут их выгода и случай поесть и попить. Потому что когда монахи и священники сойдутся в каком-нибудь месте, туда же отправляются и все, у кого есть умершие друзья; все они, каждый по своему состоянию, но с большим усердием приносят с собою кто пива, кто меду, кто водки и разного вкусного кушанья, и ставят все это перед духовенством: оно и развеселится, и такие пирушки идут дней десять или двенадцать. Однако ж после каждого дня делают они в несколько недель промежуток, потому что во все это время никогда не бывают трезвы, они справляют это пением, каждением, целованием друг друга в губы: последнее водится тогда и между мужчинами и женщинами, в доказательство их искренней, сердечной и душевной радости, и притом вполне верят, что души их умерших друзей получают от того большое облегчение, даже чувствуют радость и удовольствие, в каком бы месте они не находились.

У них в употреблении также каждение ладаном и миррой и святая вода, которою, впрочем, они никогда не крестят самих себя, а только других, которые придут в церковь. В праздники монахи и священники обхаживают улицы и кропят всех встречных, мужчин и женщин, иногда ходят также и в дома богатых людей и кропят у них жен, детей и всех живущих, чтобы не случилось с ними какого-нибудь зла и все были бы благополучны. За труд и беспокойства они получают по одному или по два гроша.

К лютеранской вере они расположены несколько больше, чем к католической, и говорят, что лютеранская больше всех сходствует с их верой и еще могла бы быть терпима, если бы только лютеране прогнали сначала папистских учителей, не делали никаких перемен в церковных обрядах, не порочили монастырскую жизнь, всегда святую и чистую. Паписты хоть и держатся ее, но все же отпали от прежней веры и отступают во многих правилах от древнейших соборов, а эти правила признаны во всем мире за истинные и православные и были постановлены на многих соборах и синодах многими тысячами епископов.

Католики, во 1-х: постятся по субботам, чего русская и греческая церковь не держат; так и погрешают католики против того, что пишет в своем 24-м правиле папа Климент, преемник святого Петра: «Если окажется духовный, постящийся в субботу или воскресенье, кроме вечера Пасхи, такого должно лишать священнического сана; если то же делает мирянин, того надобно на некоторое время отлучить от Церкви, потому что ни Христос, ни его ученики в этот день не постились».

Во 2-х: русские постятся в неделю перед заговением, не едят совсем мяса, а только масло, сыр, яйца, молоко: паписты не соблюдают того, а едят мясо, которое разрешается также и простым людям. Этою льготой они приводят многих к отпадению от древней греческой веры, меж тем как этот пост единодушно положен всеми святыми отцами на 7-м Соборе.

В 3-х: католики запрещают священникам жениться, говоря, что это проклятое дело и что живущие в святом брачном состоянии не могут служить Богу и христианской Церкви и исправлять свою должность как следует, по воле и велению Божию: это, однако ж, противно природе, также словам и учению св. Павла, что священником должен быть не находившийся под наказанием и муж одной жены. В другом месте сказано также, что лучше жениться, чем подвергаться вожделению. Сам Господь Иисус утвердил и постановил это и не запрещал вступать в брак никакому сословию, ни духовному, ни светскому, потому что сам лично явился на свадьбу в Галилейской Кане и оказал такую милость и благодеяние находившимся там гостям, что, когда недостало для них вина, он обратил воду в вино. Это противно также и бывшему в Гангре св. собору, на котором объявлено, что проклят тот, кто презирает женатого священника. Они говорят еще, что на этом же соборе приказано навсегда лишать сана священника, бросившего жену из-за своей должности, так как чрезвычайно похвально и справедливо, чтобы священники имели жен и жили с ними в законном браке, чтобы не осквернять себя общением с разными распутными женщинами; следовательно, они лучше и угоднее служат Богу и святой Церкви, нежели католические, которые не только имеют на содержании по 1000 развратниц, но еще распутничают с женами честных граждан.

в 4-х: католики учат, что священников должно только постригать, а не помазывать, как епископов, но это несправедливо, потому что во всех соборных постановлениях можно найти, что они исправляют одну и ту же должность, имеют одну веру, крестились единым крещением, следовательно, священники также должны быть помазываемы, как и епископы.

В 5-х: русские укоряют папистов, что они о Пасхе употребляют не кислый хлеб, и говорят, что это явно жидовский обряд и жидовское богослужение, недостойное дело, корень и начало ереси, потому что они осмеливаются изменять единодушное постановление соборов о кислом хлебе, и в этом случае сходятся с жидами, которые установили пресный хлеб в память того, что Бог освободил их от египетского рабства и ввел в обетованную Ханаанскую землю. Но ведь они стали теперь христиане, веруют во Христа и больше не подвергаются рабству, потому что Христос искупил их от него своею лютою и мучительною смертью. Однако и сам Христос употреблял не кислый хлеб, когда кушал со своими учениками пасхального агнца. Потому что, по свидетельству евангелистов и св. Павла, в ночь своего предания он взял хлеб, благословил, преломил, дал своим ученикам и сказал: «Приимите и ядите в мое воспоминание!» Следовательно, думают очень неправильно и ложно, что Пасху надобно справлять кислым хлебом и соблюдать другие жидовские обряды, потому что Христос не велел того делать, да это и запрещено на всех святых соборах.

В 6-х: они говорят, что, по учению папистов, Дух Святый исходит от Отца и Сына, а сами держатся противного, явно пренебрегают тем и называют проклятою ересью и гнусным заблуждением.

Но это совершенно противно вселенской христианской Церкви, которая воспевает так: «Верую в Святого Духа, который есть живое лицо, исходит от Отца и вместе с Отцом и Сыном славится и поклоняется в одинаковом величии, чести и славе». Впрочем, русские очень грубо заблуждаются в этом, как и во многих других членах Символа веры, и ставят ни во что слова Никейского Символа следующего значения: «Credo in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem, qui ex Patre Filioque procedit, qui cum Patre et Filio simul adoratur et conglorificatur, qui locutus est per Prophetas» 6 [Верую и в Св. Духа, Господа и Животворна, который исходит от Отца и Сына, которому также с Отцом и Сыном поклоняются и вместе с ними славят, который говорил через пророков].

В причастии или в Тайной вечери Господа они принимают оба вида, хлеб и вино; исповедывают, что это святое таинство установлено и введено самим Иисусом Христом в ночь его предания; полагают, что те, которые каются в своих грехах, говеют, ходят на исповедь, получат вечное блаженство. Признавая это, они, однако ж, освящают дары и приобщаются совсем не так, как повелел Христос и как принято в других христианских преобразованных церквах.

Потому что священник, собираясь приобщать, идет с дьяконом в алтарь, берет несколько маленьких жестких хлебцев, испеченных для того в Великий четверг, освященных по их обряду, кладет их на блюдо, берет также и чашу с вином и выносит все это из алтаря, перед ним идут дьяконы с образами в руках. Пономари звонят изо всей мочи, народ, стоящий кругом и смотрящий на это, крестится, кланяется в землю и в один голос произносит: «Господи, помилуй нас». После того священник берет хлеб, ломает его на кусочки, смешивает их с вином, медом или водою в чаше и благословляет это; тогда подходят причастники, берут из чаши сами ложечками и едят, а священник говорит им: «Се есть истинное тело и кровь Иисуса Христа, преданные за вас и за многих во отпущение грехов, совершаемых вами так часто; чините это в воспоминание о Христе. Благослови вас Бог!» Если у священника нет красного вина, он берет мед или воду, которые должны быть несколько теплы в то время, как он наливает их в чашу: по их мнению, это великое таинство, потому что из ребра Иисуса Христа истекла кровь и вода, когда один еврей проколол его на кресте; по той же причине должно быть тепловато и вино, чтобы иметь в себе больше силы и крепости, когда начнется приобщение, так как тепла была и кровь Христова, истекшая из его святого ребра. К причастию допускается каждый единоверный им, нужды нет, что ведет худую, нечестивую жизнь, допускаются и маленькие дети пяти и семилетнего возраста, потому что русские говорят, что в эти лета они начинают уже грешить; когда же ребенок болен и не может принимать святые дары, тогда вливают ему каплю из святой чаши. Если он умрет после того, думают, что иначе не могло и быть: смертию он получил блаженство.

Военные люди, идущие на войну, также и долго путешествующие за границей, не имея при себе священника, должны брать с собой хлеб, освященный в Великий четверг, и есть его, когда угодно, даже и после исповеди. Всякий может приступать к причастию, когда ему угодно, если только сначала будет у исповеди.

Об исповеди и разрешении русские такого мнения, что бедные и несчастные не имеют в ней надобности, а одни только богатые, знатные и сильные; исповедаются обыкновенно на большие праздники: желающий должен стоять с духовным отцом посреди церкви с непокрытою головою и обращенным к образу лицом: этот образ нарочно для того и поставлен, и исповедник должен кланяться передним, креститься, опускать голову как можно ниже и говорить: «Умилосердись надо мною, Иисусе Христе, Сыне Божий!» Он шепчет тихонько на ухо священнику, признаваясь в сделанных им прегрешениях и беззакониях, обещаясь раскаяться в них и исправить свою жизнь; когда же исповедь кончится и он получит разрешение, священник налагает на него епитимью за множество грехов, в которых он признался: он должен будет или несколько времени поститься, или читать каждый день по несколько молитв, или столько-то раз перекреститься, опускать и поднимать голову перед образом и ни под каким видом не иметь сообщение с женщиной. На других, виноватых в грубых грехах, налагает он такую епитимью, что грехи их могут быть разрешены только омовением освященною в день Богоявления водою. Священники хранят ее круглый год в церквах, употребляют для омовения от грехов и продают за большие деньги. На других налагается такая епитимья, чтобы они не смели ходить в церковь, стояли бы вне ее перед дверями и окнами во время обедни, пока не получат прощения в грехах. Исповедавшись и получив разрешение от грехов, они думают, что беззакония, в которых покаялись, уже не поставятся им во грех, а потому опять принимаются делать самые ужасные грехи, в той уверенности, что и эти простятся им так же, как и прежние. Они не обращают внимания, какие делают грехи и беспутства, даже выходят так далеко из пределов человечества, что и в Содоме и Гоморре не делалось таких беззаконий, потому что светская власть не наказывает их за то.

Все духовные лица, как епископы, так священники и монахи, по их обыкновению и уставу очень усердны молиться, читать и петь свои часы в церквах днем и ночью, думая, что исправляют тем особенно угодную службу Богу и св. Церкви, и хотят у него снискать оправдание, освящение и вечное блаженство такою по наружности святою жизнью и добрыми делами.

Русские думают, что одни только они христиане на земле, и хвастаются, что одни чтут, исповедают и обожают Бога и его милосердого сына, а всех других на свете ославляют нехристями, язычниками и еретиками, которые не истинно исповедают Бога, а презирают его, не имеют надлежащей и правой веры, отметают Ветхий и Новый Завет, а потому и отступники. Оттого-то, когда выищется кто-нибудь такой, который возьмет на себя проповедывать им другую веру, учить и назидать их, они не захотят его и слушать, а только смеются и забавляются над ним, считают это заблуждением и еретическим суеверием, полным лжи и обмана. У них нисколько не поможет делу возможность доказать его надлежащими доводами и свидетельствами из Священного Писания и Библии: так упрямы и несговорчивы они в своих мнениях.

Русские начинают свой год с 1 сентября, Эгидиева дня, и ведут свое летосчисление не так, как принято у нас и других христиан, со священного и благодатного Рождества Иисуса Христа, а с сотворения мира, в чем они очень ошибаются: их счисление не сходно ни с каким сочинителем, ни с Бедою, ни с Функцием, ни с Лютером и Меланхтоном, ни с другими, вычислявшими годы от начала и сотворения мира до настоящего времени. Потому что русские говорят, что от сотворения мира до настоящего времени прошло 7130 лет, так и ставят этот год в своих письмах и книгах. Дальше они говорят, что следуют в своем счислении Златоусту, Евсевию и Киприану и считают следующим образом: от Адама и сотворения мира прошло 2242 года, в чем тоже ошибаются и присчитывают 586 лет лишних против надлежащего: это можно доказать Библией. От потопа до вавилонского пленения и смешения языков 503 года, а от вавилонского пленения до первого года Авраама 552 года, в чем они тоже не согласны с Библией и присчитывают 391 год лишний против надлежащего, что также можно доказать Библией. С первого года Авраама до исхода из Египта они считают 505 лет, согласно с нами и Священным Писанием, но от исхода из Египта до последнего года царя Давида считают 630 лет, а это опять не согласно с нами, потому что присчитывают против нашего 150 лишних лет. Потом считают от первого года царствования Соломона до вавилонского пленения 448 лет, следовательно, 18 годами больше нашего. Наконец, от пленения вавилонского до смерти Александра Великого считают 261 год, а от Александра Великого до царствования Октавиана Августа 209 лет, от императора Августа до благодатного Рождества Христова 42 года. Из этого очевидно можно видеть, что, по их счислению, от сотворения мира до Рождества Христова должно было пройти 5500 лет, а от сотворения мира до настоящего 1620 года 7179 лет, что решительно невозможно, не имеет никакого основания и согласия с Священным Писанием. Они даже утверждают без всякого основания и доказательства, что мир существует 8000 лет, но наши писатели доказывают это совсем иначе и говорят, что мир существует не более 6000 лет. Потому что 2000 лет считается бесплодных и беззаконных, когда человек жил без законов, 2000 лет продолжалось законное время, и 2000 принадлежат царствованию Иисуса Христа; однако ж из этой последней суммы надобно несколько вычесть, если только человек должен быть блаженным. Русские совсем не хотят допустить того, но упорно стоят в своем нелепом мнении и следуют в этом летосчислении множеству басен и вздоров.

Надобно также заметить, что русские считают часы и ставят стрелку не так, как водится у нас, а начинают считать с утра, когда станет всходить солнушко, и считают часы до самого его заката. Как только пройдет с час времени после солнечного восхода, колокол бьет один раз. Потом, когда солнушко поднимется на два часа над землей, колокол бьет два раза, да так и продолжается до солнечного заката и наступления ночи. С этого захождения солнца они опять считают часы до его восхождения и рассвета.

У русских много постов в году, особливо один большой и главный, кроме постных дней, соблюдаемых ими строго, воздерживаясь от кушаньев, но не от напитков. Первый пост продолжается 8 недель перед Пасхою, и в это время, особливо в продолжение семи недель, они не могут есть ни мяса, ни молока, ни яиц. Неделю перед этими семью неделями они называют Масленицей и едят в это время масло, яйца, сыр, молоко, только не мясо и не рыбу, а пьют до того неумеренно, что не могут и справиться с собой. На другой неделе, следующей за этою, в обыкновенное наше заговенье, они не едят рыбы, а только редьку, чеснок, яблоки, сливы и хлеб, ходят в баню, потеют и смывают все, что напили и нагуляли в прежние недели, не пьют ничего другого, кроме воды и квасу, и ходят днем и ночью в церковь. В следующие шесть недель едят одну рыбу, сваренную с уксусом, маслом и приправами, и пьют иногда пиво, мед и водку. Эти посты держат они очень строго, так что если окажется такой, который ведет нечестивую жизнь, пьет, гуляет, играет в зерна, развратничает или мошенничает либо оскверняет себя какими-нибудь непристойными делами, того монахи и священники наказывают очень строго, подвергают большой епитимье, смотря по его грехам. Другой пост начинается с понедельника после Троицы и продолжается до дня св. Петра и Павла и называется у них Петровым постом, оттого что они очень почитают этого апостола, который, по словам их, привратник и имеет у себя ключ от неба.

Третий пост бывает в честь Девы Марии, начинается 1 августа и оканчивается 14 числа того же месяца. Когда день св. Петра или Девы Марии придется в середу или пятницу, они постятся, в противном же случае поста не держат.

Четвертый называется постом св. Филиппа, бывает по их месяцеслову 12 ноября и продолжается 6 недель до Рождества Христова. Они не постятся ни одного дня перед праздниками, по примеру папистов, кроме дня или вечера перед Усекновением главы Иоанна, что бывает 28 августа. Когда придется в их пост большой праздник, например, день Матфея, Благовещения Марии, Николая, Андрея или других святых, они делают рыбную пирушку и напиваются допьяна разных напитков, духовные и миряне, мужчины и женщины, часто до того, что падают и валяются на улице, но это не считается у них грехом, только бы не осквернять себя мясом, которое запрещено им. Ни один пост не соблюдают они так строго, как Великий, что перед Пасхой. Потому что как ни долго он тянется, их ни угрозой, ни обещанием не заставишь есть мясо. У них даже омерзение к тому, так что они не дотронутся и к ножику, которым было резано мясо, и считают это самым большим грехом, какой только можно сделать. Митрополиты, епископы, игумены и монахи должны поститься строже священников и мирян. В посты они должны довольствоваться хлебом с солью и плохим напитком, который делается из муки и небольшого количества воды и стоит до тех пор, пока не скиснет. Другого напитка они не пьют постом, ни пива, ни меду, ни водки, если не хотят себе наказания. В субботу постом они могут есть рыбу, как духовные, так и миряне. Не в постное время миряне и священники едят мясо, кроме только монахов и монахинь, которым дозволяется в монастырях есть молоко, масло, сыр и яйца, пить пиво, мед и водку сколько угодно; впрочем, они до того жадны к вину, что не в силах бывают ни стоять, ни ходить. При наступлении поста встанут они ночью раза два либо три и наедаются мяса до боли в животе: то же делают и по окончании поста, когда им разрешат на мясо; две недели кряду они то и дело едят его и в пятницу, и в другие дни.

Когда навещают они больного, который не надеется уже встать, а думает уже распроститься со светом, он велит своему лучшему другу или родственнику сходить за священником, и этот по приходе уговаривает больного исповедать ему все свои грехи, напутствует его, дает ему разрешение и очищает его во имя Отца, и Сына, и Святого Духа от всех грехов, сделанных в ведении и неведении, словом, делом и мыслью; а чтобы он твердо и непоколебимо верил тому, приобщает его св. дарами. После того священник утешает больного некоторыми молитвами и псалмами пророка Давида.

Если больной не выздоровеет, а умрет, берут его с постели, кладут на лавку, омывают как можно тщательнее, надевают на него чистую сорочку, полотняные штаны, новые красные сапоги и обвивают в белое полотно, покрывающее все тело и сделанное вроде рубашки с рукавами, складывают ему крестообразно руки на груди, сшивают полотно у изголовья, также на руках и ногах, и кладут его в гроб, который и ставят на похоронные носилки до другого дня. Если это был богатый человек или дворянин, носилки покрываются бархатом или дорогим сукном. Если же это человек не зажиточный или бедняк, то покрывают носилки его собственным кафтаном из холста или другой плохой материи, так и несут его на кладбище. Впереди его идут четыре девушки, близкие подруги покойника, под белыми покрывалами на головах и лицах, чтобы их не видали; они беспрестанно и громко кличут, кричат и воют, точно какие волки или собаки, и спрашивают покойника, зачем он умер. Разве не было у него нежной жены и благочестивых детей? Разве не вдоволь было у него кушаньев и напитков? Разве чего не доставало ему, что не хотел пожить подольше, а так скоро расстался с ними? И тому подобные бредни, которые нечего и писать: все это исполняют они плаксивым и завывающим голосом. Думаю, что всему этому они научились у греков, которые исполняли такой же обряд над покойниками, именно: на другой день по смерти кого-нибудь собирались на самом рассвете к умершему женщины, начинали плакать и вопить, бить себя в грудь, царапать себе лицо, рвать у себя волосы, так что жалко было смотреть. Исполнив это как следует, добросовестным образом, те, у кого здоровое горло и грубый голос, первые начинали вопить, стонать, плакать, рыдать: то заведут на самый высокий лад, то что-то залепечут ртом, то остановятся и замолкнут, а потом начнут пересказывать добрые дела покойника от самого его рождения до смерти. Возле девушек, по обе стороны гроба, идут священники и монахи со своим фимиамом, откуривают всех злых духов, чтобы они не утащили трупа и при том поют: «Святый Боже, святый крепкий!» За ними беспорядочною толпою плетутся отец с матерью, братья, сестры, жена, дети, друзья и родные покойного: плачут, рыдают, вопят и жалеют о покойнике, что он скоро умер. У каждого зажженная свеча в руке. Пришедши с покойником в церковь, ставят гроб пред алтарем и оставляют там стоять его несколько дней. Если покойник человек знатный, гроб его сторожат днем и ночью, зажигают свечи, священники и монахи поют, окуривают гроб ладаном и миррой и окропляют раз в день святою водою, пока не исполнится восемь дней. Перед тем как опускать в землю покойника, они поют: «Святый Боже, святый крепкий», – а потом длинную песнь о Троице, «Отче наш», некоторые псалмы из Псалтыря Давида, также и другие песни и антифоны, которые принято у них петь об умерших, некоторые гимны и аллилуйя. После того священник читает несколько изречений из св. Павла, например: «Не хощу вас, братие, не ведети о умерших, да не скорбите яко же и прочий, не имущий упования». Читает также и Евангелие, в котором Христос воскрешает сына наинской вдовицы, после того поют Никейский Символ, и в это время подходят к гробу родители покойного, братья, сестры, жена, дети, друзья, родные и все присутствующие, целуют его на расставанье, прощаются с ним, потому что дольше ждать ему нечего, а пора и в дорогу. Когда окончится это и Символ веры будет пропет, несут гроб к тому месту, где должен быть погребен покойник, в церкви ли или на кладбище, а священники и монахи поют другую заупокойную песнь. Когда споют и ее, к покойнику подходит священник, читает молитву, потом просит у него прощения, в чем согрешил перед ним, и кладет ему в правую руку бумагу такого содержания, что усопший, которого надобно теперь опускать в могилу, жил хорошо, честно и по-христиански в здешнем мире, во всем, как следует, примирился с священником, простившим ему все грехи, проступки и беззакония в слове, в деле и помышлении, а потом получил благословение и приобщился. В знак того священник дает ему эту разрешительную грамоту, которую он предъявит св. Петру, чтобы этот без всякой остановки отворил ему райские двери и впустил его. После того закрывают гроб, опускают его в могилу и поют другие песни. Священник берет лопату и три раза бросает земли на покойника, то же делают и все присутствующие, плачут, вопят, рыдают, причитая: «Ты не хотел дольше оставаться с нами, так возьми себе этой земли и прощай!»

Когда труп таким образом похоронят, все поедут вместе, крестятся, опускают головы вниз, смотрят на образа, сначала на образ Христа, потом Девы Марии, Петра, Николая и другие, какие есть в церквах, потом идут домой, веселятся и радуются в память усопшего, то же делают и на третий день после похорон, также на девятый и двадцатый день. Когда же исполнится сорок дней, все друзья и родные покойного сойдутся вместе, созовут монахов, священников и всех, бывших на похоронах, и приготовляют о душе умершего особенное блюдо из святого благословенного хлеба, которое называется у них кутья и Proschura; наконец каждый год служат по нем обедню в самый день его смерти. Бедных и простых хоронят точно таким же образом, только не так долго стоят в церквах, как богатые, а зарывают в землю как можно скорее.

Печаль продолжается не долее шести недель: по прошествии их вдова может выйти за другого мужа, а вдовец жениться на другой, какая ему понравится, только не прежде окончания шести недель печали, а то их засмеют друзья и родные покойной или покойного.

Хотя у русских и москвитян бесчисленное множество обрядов не только при похоронах, крещении детей, освящении воды, церквей и монастырей, но и в большие праздники, когда все духовенство, все монахи и священники бывают в своих пышных ризах, показываются со святынею народу и ходят из одной церкви в другую, однако об этом долго было бы писать; впрочем, я опишу здесь в коротких словах праздник Входа Иисуса Христа в Иерусалим, или Вербного воскресенья; потому что он из один самых больших. Все другие празднуются почти также, и кому известно, как бывает у них в Вербное воскресенье, тому легко заключить, как делается и в прочие праздники. Надобно знать, что в Вербное воскресенье великий князь со всеми своими боярами, князьями и всеми придворными отправляется из своих покоев в церковь Девы Марии и слушает там обедню. После обедни великий князь идет из этой церкви в другую, находящуюся вне Кремля и называемую Иерусалимом. На переходе туда он должен вести осла, на котором сидит патриарх, а перед ним и великим князем идут епископы, монахи и священники в их богатых ризах из парчи, бархата и шелковых тканей с фимиамом, святой водою, красивыми хоругвями, образами, крестами и всякой святыней, и поют: «Осанна в вышних!» с разными употребительными у них обрядами. За ними следуют сани, запряженные двумя сильными жеребцами, а на санях поставлено довольно большое дерево со всеми его ветками, к которым привешены яблоки, груши, изюм и вишни; на дереве сидят четыре маленьких мальчика в белых, как снег, рубашках, с пальмовыми ветками в руках и поют: «Осанна в вышних!» с разными принятыми у них обрядами. За деревом перед великим князем и патриархом бегут двадцать или тридцать дворянских детей в розовых кафтанах и в другом платье; они снимают их с себя и бросают по дороге, где проходит по ней великий князь, ведя за собою патриаршего осла: это бросанье платьев продолжается до Иерусалимской церкви, а там патриарх сходит с осла и идет с великим князем в церковь. Патриарх не делает во время дороги ничего, только благословляет и крестит народ крестом, который у него в руках, а великое множество народа кланяется в землю. На патриархе дорогие ризы, вышитые жемчугом и драгоценными каменьями, и богатая митра, выложенная большим круглым белым жемчугом. За труд и беспокойство он дарит 200 рублей великому князю. За патриархом следуют все князья, бояре, все придворные воины, стрельцы, граждане, купцы и бесчисленная толпа народа с вербами в руках; у кого нет в руке вербы или кто не бывает в этом ходу, тот думает, что сделал смертный грех и никогда не будет в раю.

По окончании хода все расходятся по домам, приглашают друг друга в гости, наедаются и напиваются до того, что не в состоянии ни стоять, ни ходить. Это шествие и обряд Вербного воскресенья исправляется не только в Москве, но и во всех городах страны: епископ, монах или священник заменяет патриарха, а наместник – великого князя.

Когда наступит праздник Пасхи, в подтверждение воскресения Христова из мертвых они соблюдают такой обряд, что по всем городам и деревням страны, на всех больших и малых улицах ставят несколько тысяч бочек и котлов с вареными в густую яйцами, окрашенными в красный, синий, желтый, зеленый и разные другие цвета, а некоторые из них позолоченные и посеребренные. Прохожие покупают их, сколько нужно кому, а ни одного яйца не берегут для себя, потому что во всю Пасху все люди, богатые и бедные, дворяне и простолюдины, мужчины и женщины, парни и девушки, слуги и служанки, носят при себе крашеные яйца, где бы они ни были, куда бы ни шли, а при встрече с кем-нибудь, знакомым или незнакомым, здороваются, говорят: «Христос распят», – а тот отвечает: «Воистину Он и воскрес», – и дают друг другу яйца, целуются и ласкаются между собою, а потом каждый идет своей дорогой, пока не повстречается опять с кем-нибудь и не исправит такого же обряда, так что иногда тратит до 200 яиц в день.

Они так свято и крепко держатся этого обычая, что считают величайшею невежливостью и обидой, если кто, повстречавши другого, скажет ему вышеупомянутые слова и даст ему яичко, а этот не возьмет и не захочет поцеловаться с ним, кто бы он ни был, княгиня ли, или другая знатная женщина, или девица. Они делают это 14 дней кряду. Сам великий князь встает в этот праздник около 12 часов ночи и ходит по всем темницами и заключениям, где сидят преступники, которых всегда большое число, велит носить за собой несколько сотен яиц, дает каждому заключенному по яйцу и по овчинному тулупу и, не целуясь с ними, говорит, чтобы они радовались и веровали несомненно, что Христос за грехи всего мира распят, умер и воскрес, потом идет в церковь и приказывает опять запереть и стеречь темницы, думая, что таким смирением и уничижением много сослужил Богу и заслужил рай.

Замечательно также и почти совсем невероятно для не видавших, что русские, духовные и миряне, мужчины и женщины, напиваются о Пасхе водки, пива и других напитков до того, что некоторые, задохнувшись от питья, валяются на улицах мертвые. Пожалуй, кто-нибудь подумает, что, захворав и обессилев от этих крепких напитков, они на другой день воздерживаются от них. Но это будет большая ошибка, потому что, сошедшись вместе на другой день рано утром, они говорят, что их все еще мучит жажда, чтобы утолить ее, начинают пить сызнова и не перестают до тех пор, пока в состоянии еще наливать и подносить ко рту рюмку или стакан.